— Fuck you, киска!
Этими подвигами он надеялся, помимо прочего, произвести впечатление на Батиста. Его сынишка унаследовал властный характер Соланж, вдобавок он один, как старший, мог ей немного помогать. Батиста злила любовь, которой еще пользовался в доме Леон, ставший в его глазах всего лишь игрушкой среди многих других. Он неустанно настраивал против него сестер и брата и не преминул объяснить им, как дорого стоила эта роскошная машина, — купленная, между прочим, из бюджета, предназначенного на их игры. Папаша в десять раз меньше их, а денег на него уходит больше, чем на всех детей, вместе взятых: кровать у него из черного дерева, ванна из серебра, одежда из льна, шелка и кашемира, крутая тачка, царский стол. Это несправедливо, в конце концов, любимчикам — бой! Он привлек на свою сторону Бетти, призывая ее восстать против беззакония, чтобы неповадно было обнаглевшему клопу гонять по коридорам, и они вдвоем обрабатывали близнецов, которым едва исполнился год, подстрекая их против отца.
В доме разыгралась самая настоящая партизанская война. Миниатюрному гонщику не давали спокойно ездить, ему приходилось спешно перестраиваться всякий раз, когда кто-то из его отпрысков шел на обгон, — иначе его раздавили бы, как кофейное зернышко. Он обнаружил, что дети не умеют ходить нормальным шагом: им был знаком только один способ передвижения — бег, сопровождавшийся гиканьем и топотом целого стада. Однажды старшенький на всех парах улепетывал от Бетти, стащив у нее любимую куклу, и поскользнулся на валявшемся шарике прямо над Леоном, который ехал втом же направлении, весело насвистывая, с откинутым верхом и американской сигаретой во рту. Правый башмак Батиста со всего размаху врезался в «ягуар». Леон вылетел, как пробка из бутылки шампанского, и только чудом остался цел; капот машины был смят, кузов разбит, шины лопнули, карданный вал погнулся, приборная панель разлетелась в щепки. Мальчик прыснул, невнятно извинился и, увидев сестру, которая мчалась прямо на него, чтобы отобрать свою собственность, с диким воплем понесся дальше.
Был ли это несчастный случай или злой умысел — так и осталось неизвестным, но гнев Соланж был страшен. Любой намек на анархию в подвластном ей королевстве приводил ее в исступление. Выражение «испепелить взглядом» обретало буквальный смысл, когда ее большие глаза округлялись, точно две шаровые молнии, и обдавали жгучим холодом. Мало кто мог бы выдержать это пламя. Ее пристальный взгляд всегда был предвестником взрыва. На сей раз, когда гнев выплеснулся, от ее громового голоса сотрясались стены и качались люстры. То был грохот канонады, рев эскадрильи бомбардировщиков. Она так разбушевалась, что наказала всех домочадцев, — даже кошку поставила в угол и привязала за хвост к батарее, даже Дубельву лишила права визита на целую неделю, даже Жозиану обвинила в попустительстве и, схватив за шиворот, трясла, как грушу. Последняя, проглотив унижение, пообещала исправиться и впредь держать в строгости и больших, и маленьких. Соланж посадила всех под замок, Леона тоже водворила в его «орлиное гнездо» и запретила выходить до новых распоряжений. Дети, которым все-таки было жаль красивую машину, притихли, пережидая грозу. Соланж на экстренно созванном семейном совете торжественно объявила, что новый автомобиль покупать не станет — и без того погибшая модель обошлась слишком дорого. Батист, усиленно изображая раскаяние, украдкой потирал руки: он таки оставил папашу без средства передвижения.
