Эта просветительская утопия, отмеченная цивилизаторским мессианизмом, представляет рационалистическую сторону мировоззрения Одоевского. Другая сторона — мистическая: писатель-философ объединяет учение Шеллинга и Сен-Мартена, романтизм и эзотерику, чтобы выразить свою веру во Всеобщее Знание. В Русских ночах (1844), итоговой книге, составленной из разных рассказов (среди которых «Город без имени» и «Последнее самоубийство») и размышлений в форме платоновских диалогов, Фауст восстает против дробления наук и определяет искусство, как высшую форму знания, с помощью которого можно построить лучший мир. Эстетическая деятельность для Одоевского и романтиков — один из путей к «Пансофии».
Утопизм Н. Гоголя (1809 — 1852), отвергнутый целым направлением критики, от Белинского до Набокова и Синявского, но справедливо оцененный сперва А. Григорьевым, потом М. Гершензоном и русскими символистами, тоже эстетического порядка, но это, главным образом, метафизический утопизм: «Сильнее других стран», Россия «чует приближенье иного царства» (VIII, 251)[46]. Чтобы оно пришло, необходимо «сбросить с себя вдруг и разом все недостатки наши» (VIII, 417). Но как установить гармонию, которая будет не иллюзорной, преходящей или дьявольской (как в Сорочинской ярмарке, Невском проспекте или Портрете)? Гоголь, с юности мечтавший служить «общему благу», всю жизнь пытался воплотить эту утопию. Сперва он верил в магическую силу слова, искусства, которое может дать «намек о божественном небесном рае» (III, 135; ср. VIII, 440), но может быть и бичом, способным с помощью смеха и сатиры исправлять и очищать сердца (XIV, 34). Однако Ревизор не изменил общества. Не отказываясь от своей «эстетической утопии» [Зенковский], Гоголь стал заботиться прежде всего о «внутреннем построении человека» (VIII, 405) в себе и других: чтобы воскресить «мертвые души» России, необходимо сперва «нужно сделаться лучшим» (VIII, 443). Обращение, возвращение сердца (metanoia) — условие воплощения любой социальной и экономической утопии. Таков лейтмотив Выбранных мест из переписки с друзьями (1846). Художественным выражением этого лейтмотива стал второй том Мертвых душ. «Покуда (человек) хоть сколько-нибудь не будет жить жизнью небесного гражданина, до тех пор не придет в порядок и земное гражданство», — читаем в наброске письма к Белинскому (XIII, 443). Однако несмотря на свое желание видеть Россию направленной «одним чародейным мановением» «на высокую жизнь» (VII, 23), Гоголь отвергает утопии, устремленные вперед: «Все позабыли, что пути и дороги к этому светлому будущему сокрыты именно в этом темном и запутанном настоящем, которого никто не хочет узнавать» (XIII, 79).
