Я вскочила с постели и подбежала к окошку, чтобы взглянуть на него при дневном свете.
Этот сад не казался мне теперь уже таким таинственно волшебным, как вчера. В его утреннем уборе при ярком освещении февральского солнца, с громадными деревьями, разубранными, как невеста, белою фатою снега, он казался чудно-прекрасным, много лучше того сада, в чащу которого, полная восторженного трепета, я вглядывалась ночью. Какой он чудесный и красивый! Меня неудержимо потянуло туда. Проживя все мое детство в Петербурге или в дачных пригородах, я мало видела настоящую природу и, теперь эта природа буквально сводила меня с ума от восторга перед ее красотой!
Голубой капот, тщательно разложенный на диване, напомнил мне, что я должна одеваться. Я всегда ненавидела светлые цвета и воевала с tante Lise, не желая надевать ни розового, ни голубого цвета, уверяя ее, что нежные тона только подчеркивают мое безобразие. Но сегодня мне это не казалось. Напротив того, мне хотелось одеться как можно светлее, наряднее, точно я собиралась на праздник.
Когда я вошла в столовую, меня приветствовала няня, не без достоинства поклонившаяся мне в пояс.
— Сереженька с Акимом Петровичем в слободу за батюшкой уехал. Молебен служить будут, — поторопилась она оповестить меня, поймав мой ищущий мужа взгляд.
Я посмотрела на нее внимательно. От прежнего впечатления, произведенного ею на меня вчера, не оставалось и следа. Ничего строгого, ни мистического не нашла я в этом чисто русском добродушном лице при дневном свете. Одни только большие, без блеска, проницательные черные глаза смотрели несколько сурово и слегка дисгармонировали с мягкой усмешкой старческих губ.
— Ты меня прости, матушка-барынька, — вдруг неожиданно обратилась она ко мне, — что ежели я тебя по моей глупой привычке величать не сумею. Ты вон, слышь, княжеского рода, а я простая мужичка серая, так не взыщи, что обмолвлюсь чем невзначай, неученая я, темная, хотя и всю мою жизнь при господах скоротала.
— Что вы, няня, что вы! — поторопилась я ответить и крепко поцеловала старуху.
Она, казалось, не ожидала этой ласки. Лицо ее прояснилось широкой, доброй улыбкой.
— У, ты, крохотка моя! — протянула она любовно, и вдруг ее суровые глаза загорелись, засияли и стали почти яркими, как у молодой женщины. — Вот ты какая! А я-то, грешница, думала супротив тебя… — произнесла она с чувством и укоризненно покачала своей седой, по-вдовьему повязанной головою.
— Что же вы думали обо мне, няня? — поинтересовалась я.
