– Что случилось, Мэтью? - спросил я.
Он обернулся. Сердитые детские слезы текли по его красным щекам. Пытаясь что-то выговорить, он схватил мою руку обеими руками. Я посмотрел на машину, подозревая, что все дело в ней. Она была вроде бы в порядке. Тогда я увел Мэтью подальше от зрителей, сел в кресло на веранде и посадил мальчика к себе на колени. Еще никогда в жизни я не видел его в таком состоянии. Он трясся от гнева, задыхался, плакал. Я обнял его.
– Ну, ну, старина! Успокойся! - говорил я.
Мало-помалу он затих и стал дышать чуть ровнее. Наконец он глубоко вздохнул. Я дал ему платок.
– Прости меня, папа, - сказал он сквозь платок, громко сопя.
– Да ладно. Не торопись.
Мэтью опустил платок и сжал его в кулаке; дышал он еще тяжело. Потом поплакал снова, но уже иначе. Снова утерся, снова вздохнул и стал приходить в себя.
– Прости меня, папа, - повторил он. - Кажется, прошло.
– Молодец, - отвечал я, - кто же тебя обидел?
Он ответил не сразу.
– Машина…
Я удивился:
– Машина? Господи помилуй! Она как будто в порядке. Что она тебе сделала?
– Ну, не сама машина, - пояснил Мэтью. - Она очень хорошая, я думал - она прямо люкс, и Чокки понравится. Я ее показал и стал объяснять, как и что.
– А ему не понравилась? - догадался я.
Что-то екнуло у Мэтью в горле, но он взял себя в руки и твердо продолжал:
– Он сказал, она дурацкая… и страшная… и нелепая. Он… над ней смеялся!
Воспоминание об этой чудовищной несправедливости снова вывело его из себя, но он победил свой гнев. Я всерьез обеспокоился. Мне совсем не понравилось, что мнимое существо вызвало такую истерику. Я пожалел, что мало знаю о симптомах шизофрении. Ясно было одно: развенчивать Чокки - не время, а сказать что-то надо.
– Что ж в ней смешного? - спросил я.
Мэтью засопел, помолчал и снова засопел.
– Да все! - мрачно заявил он. - Мотор дурацкий, и устарел, и неэкономно… и вообще глупо. Что за машина, если ей нужны тормоза! Должна сама останавливаться. И почему нужны рессоры - потому что едешь по земле на колесах, а на них еще какие-то сосиски? Я говорю, машины все такие, а наша - новая и очень хорошая. А он говорит, чепуха, наша машина дурацкая, и опасная, и только дурак может выдумать такую громыхалку, и дурак на ней поедет. А потом я не все помню, я очень рассердился. И плевать мне на этого Чокки! Наша машина - первый класс.
Тяжелый случай… Сердился он искренне; было ясно, что мальчик перенес настоящую яростную схватку. Я больше не сомневался, что надо посоветоваться с психиатром, а то сделаешь неверный шаг. Однако я не сдался.
