Вернулась Марлена, озорно морща верхнюю губу.
— Ланч! — возвестила она. — «Скоро-Суси» на Келлетт-стрит.
Она допила кофе, сахарная пенка покрыла только что упомянутую мной верхнюю губу. В прищуренных глазах сверкало торжество, и я запаниковал: кто ты, Чудо-Баба? И где твой окаянный муженек?
— Ох, Мясник! — Она провела пальцем по моей верхней губе.
— Тебе не пора на работу?
— Надо прихватить старые каталоги «Мицукоси» из моей квартиры, — сказала она. — Хочешь, поехали вместе, они тебе понравится. Если останется время, заглянем в участок и поговорим с этим подлым копом. Мы получим обе твои картины сегодня же.
— Получим?
— Непременно.
Как выяснилось, жила она в здании довоенной постройки в конце Элизабет-Бэй-роуд: лифта нет, разбитая цементная лестница, но сверху, в качестве приза, открывается вид на всю гавань. Будь вы сиднейским художником, вы бы уже знали подобные места, Башни Готэма, Вазелиновые Высоты, с тараканами-пруссаками, уделанными кухнями, декоративной плиткой, амбициозными людьми искусства. Но этот визит отличался от всех прежних, и когда Хью устремился наверх, сбивая своим стулом последнюю краску с зеленых перил, я представил себе, наконец, встречу с мужем-рогоносцем, до той поры остававшимся в моих глазах младенцем у обнаженной материнской груди. Входная дверь толстого серого металла хранила недавние следы насильственного вторжения. Внутри не обнаружилось никаких следов этого мужчины, ничего, связанного с сыном Жака Лейбовица, никаких принадлежащих ему предметов, за исключением подписного экземпляра «Ралли» и ободранного, наполовину съеденного персика, брошенного возле кухонной раковины в добычу муравьям. От этой улики Марлена Лейбовиц поспешила избавиться, и я услышал, как плод, словно пьяный опоссум, шмякнулся о капустное дерево, пролетев предварительно мимо каучуконосов.
— Это же персик! — поразился Хью.
— Персик, — подтвердила она, приподымая брови, намекая: понятия ни о чем не имею. Хью подбежал к окну кухни, я побоялся, как бы он не врезался во что-нибудь стулом, перехватил его, началась возня, чересчур яростная — Хью ревнует, сообразил я — и пока я усаживал его на безопасное место посреди комнаты, наша хозяйка достала из покосившегося комода, который, похоже, недавно взломали, стопку глянцевых каталогов.
— Все, можно идти.
— Здесь очень мило, — провозгласил Хью, сцепив израненные руки на мощном лоне. — Так чисто.
Чисто и непривычно, почти нет следов того, что мы называем искусством. Только ваза от Клэрис Клифф,
