Она также повысила дозу яда, которую подмешивала в мое лекарство. Желудок мой к тому времени уже находился в таком жутком состоянии, что непонятно, как я все еще оставался в живых. Я не мог ни есть, ни пить, ни даже выносить запаха пищи. Дышать — и то было больно.
Как-то ночью я бросил Шиве новый вызов. Упавшая балка порвала ей подколенное сухожилие. Она наложила себе на ногу шину, а затем я предложил ей немного серо-зеленого порошка, который она давала мне. Мы обменялись взглядами, и я прочел в ее глазах, что ей известно: я знаю, что она подсыпает мне в лекарство яд. Я взял трубку и вдохнул через нее порошок; мне показалось, что в ноздрю мне влили расплавленный асфальт. Затем я протянул трубку Шиве.
Черты ее лица, еще недавно перекошенного от боли, смягчились.
Она знала. Я знал. Мы оба знали.
Она втянула весь порошок до последней крупинки и даже бровью не повела.
Так мы и бежали бок о бок, забираясь все глубже и глубже в дебри нигилизма и забытья, продолжая ставить опыты друг над другом. Ненависть за ненависть, постукивание часовых механизмов, жидкое пламя запала, щелчок сработавшего взрывателя, ее неистовство, мое неистовство, капища из стекла и стали, которые мы сравняли с землей.
Мы стали близки, как две свернутые спирали ДНК.
Мы были под завязку нагружены взрывчаткой, мы могли разрушить все, что нам попалось на глаза, — все, кроме единственной вещи, которую мы хотели разрушить.
Иногда я смотрел, как Шива спит.
Ее волосы снова отросли до плеч, но в них все еще просвечивали красные, синие и белые пряди, и они по-прежнему все свисали на одну сторону. Линия ее спины была идеальной параболой — именно по такой параболе летели брошенные мной гранаты. Я был уверен, что ее кожа благоухает полевыми цветами. Испещрявшие ее шрамы при свете зажженного фосфора (у нас к тому моменту уже не оставалось никакого приличного топлива) казались иероглифами на древнеегипетском папирусе, которыми записан какой-то бредовый текст. Что-то про богов, звезды и холодные синие океаны.
Интересно, как бы я жил без нее?
За время, которое мы провели вместе, я научился делать примитивные бомбы. Им было далеко до изделий Шивы, но все-таки это были бомбы. А если есть бомба, то мишень для нее всегда найдется.
Так что ни в ее умении, ни в ее грандиозных планах я уже не нуждался. Да и в ней самой я тоже не нуждался. Она сыграла свою роль. Я мог перерезать ей горло во сне или, что гораздо романтичнее, облить керосином и поджечь. Я мог бросить на бегу одну из ее бомб прямо в нее, вместо того чтобы бросить в другую сторону. Или, когда на часовом механизме останется только пять секунд до взрыва, оторвать ей гранатой ноги, так чтобы она лежала рядом со мной, когда взорвется основная бомба.
