Вспугнув жидкую июньскую темь, у самого леса заплясали бестелесные мохнатые тени от костров. Оттуда доносились смех, крики, взлетали к небу красные сполохи искр.
Здесь было тихо, покойно. Над парной водой плыли клочья тумана, сонно билась о размытый берег немая речная волна, ивы мыли в ней тонкие руки. Вера развернула записку и, напрягая зрение, прочла. Это было стихотворение. Над ним наискось неровным Гришиным почерком было выведено: «В. В. Зубаревой».
Мне жаль тебя... Мне так безумно больно
И страшно думать о твоей судьбе.
Мне жаль тебя... Ты — агнец добровольный,
Залог в борьбе.
Ты — дань борьбы могучих и суровых,
Средь льда сердец ты — яркая весна.
И ты на смерть для счастья жизней новых
Обречена.
И муку ждешь с улыбкою счастливой,
Как исполненья ждут заветных грез,
И больно: ты с твоей душой красивой —
Средь бурь и гроз.
Но не скажу: вернись с пути страданий!
О, если б мне так верить и любить!
Мне боль чужда твоих святых исканий,
Мне так не жить.
И жаль тебя... Но как красивы муки!
Мне их не знать: я — вечера звезда...
О, как горьки, как страшно скорбны звуки.
Один всегда...
Стихотворение вызывало грусть. Особенно в этот лирический тихий вечер. Вера прочитала его снова. «Чудак Гриша. Он вознес меня. Если бы он знал, как я мало значу... — подумала она. — Надо же написать такое: я — дань борьбы!»
Шурша травой, к ней медленно шел Суровцев. Остановился рядом. Спросил, ломая хворостинку:
— На реку смотрите?
— Да... то есть нет, Гриша, думаю о вашем стихотворении... Почему вы не Гриша Добросклонов?
— Не знаю, — озадаченно ответил он. — Другие чувства.
— Нет, вы не обижайтесь. Тут у вас описана настоящая великомученица. Бороться, Гриша, надо, а не терпеть. Вы понимаете, бороться, может быть, погибнуть, но не страдая, а борясь. А тут у вас какая-то языческая жертва и обреченность такая, что плакать впору.
Она взглянула на убитое Гришино лицо, ей стало жалко Суровцева, и она мягче добавила:
— Вы искренне написали, но это, наверное, не про современного человека.
— Я о вас написал, я так вас понимаю, — хрипло ответил он. — Вы такая у меня в голове, вы... — он запнулся.
Вера ничего не ответила.
Сейчас у него может сорваться с языка что-нибудь вроде признания, и тогда надо будет долго объяснять, почти оправдываться, словно в чем-то виновата перед ним.
От костров донесся голос Лены:
— Вера! Зубарева! Где ты? Ау!
Потом дико и весело заголосила вся компания.
— Иду! — откликнулась она. — Пойдемте, Гриша, к костру, нас ждут.
