— Черт с тобой, грабь бедных трудящихся воров. Только вот какая штука, Серафим, я с тобой расплачусь чуть позже…
Он все еще хихикал и вытирал около умывальника после мытья руки не очень чистым полотенцем, и, наверное, до него не сразу дошло то, что я сказал, потому что он как-то по инерции еще пару раз усмехнулся, а потом замолчал так резко, будто я вырвал из рук его грязное полотенце и стер им с морщинистой хари смех.
— Это как мне надо понимать — чуть попозже? — спросил он строго, и я вдруг тоскливо, до боли в животе запомнил выражение лица моего папаньки.
— Попозже — значит не сейчас! Мне сейчас деньги самому нужны. А через месячишко я тебе монет доставлю.
Зубакин аккуратно повесил на гвоздик свою поганую тряпку, провел в задумчивости руками по седым редким волосам, не спеша спросил:
— А почему через месяц?
— Через месяц деньжат насобираю.
— И на аванс под золотишко тоже нету?
— Я тебе не сказал, что у меня нету. Я сказал, что мне они сейчас самому нужны. А через месяц и мне, и тебе хватит.
— Все понял, — бодро сказал Зубакин, и в его узеньких, замешоченных складками глазах засветилась решимость палача. — Значитца, так: через месяц будут деньжата, вот тогда и приходи — сделаю тебе зубки, как картиночка. Договорились?
Серая, тяжелая, как свинец, злоба подступила к горлу, перехватила дыхание, я, наверное, с минуту слова не мог выговорить.
— Как прикажешь считать — мне на слово не веришь, что ли?
— Лешенька, мил друг, ничего тебе не могу приказывать — прошу только. Прошу меня тоже понять, не один лишь гнев в душе своей слушай — он в минуту острую не опора каменная, а пропасть бездонная.
— А что же мне тебя понимать-то? Что сука ты, паскуда нерезаная? Я ведь тебя за кореша держал, считал, что наш ты парень…
— Ошибка! — тонким сипатым голосом неожиданно перебил меня Серафим. — Дважды ошибка! Не сука я, это раз! А вторая ошибка — не ваш я. И не их! Я свой! Я сам по себе! Ты ведь свои дела для себя крутишь, меня в долю не зовешь, а паскудой почему-то себя не считаешь.
— Да я к тебе что — побираться пришел? Я у тебя вроде в долг попросил, а ты нахально, у меня на глазах, деньги по карманам заныкал и говоришь — нету!
— Не говорю! Не говорю, что нету! Говорю, что дать не могу!
— Почему же ты, потрох поганый, мне дать не можешь?!
— Да не сердись, Лешенька, ты ж умный человек, ну сам задумайся хоть на минутку: я ведь не Форд какой-нибудь, я ведь себе добро по копеечке сложил, а ты хочешь, чтоб я золотишка граммов двадцать из кармана вынул и за здорово живешь тебе в рот положил! Про работу-то я уж не толкую!
