Ни горя, ни забвенья... (No habra mas penas ni olvido) | страница 2
— Ты ведь знаешь, Гусман — не перонист. Вот в шестьдесят шестом[1] мы и столкнулись.
— Помню… на площади.
— Тогда полицейским комиссаром был Солдатти. Еще меня арестовали как перониста… Получи…
— Ну что ты, не надо, — осклабился Вега, обнажив редкие желтые зубы. — Еще останешься без работы…
— Ладно… пока…
Игнасио сел на велосипед и с силой нажал на педали. В уме с бешеной скоростью проносились разные предположения. Государственный переворот? На лице Игнасио появилась горькая усмешка: «Меня будут учить перонизму!». При этой мысли он вдруг почувствовал какой-то странный прилив сил. Ему и в голову не приходило, что придется пережить государственный переворот, подобно Перону, Фрондиси,[2] Ильиа.[3]
На площади Игнасио остановился и, прислонив велосипед к скамье, направился в тень под ветвистое дерево. Часы показывали одиннадцать утра, солнце припекало, на площади ни души.
Игнасио присел на газон, достал сигарету.
— Как поживаете, дон Игнасио? — послышался голос садовника.
— Не мешай, дай с мыслями собраться. Полей там, подальше где-нибудь.
Закрыв лицо ладонями, Игнасио произнес вслух:
— Хотят меня свалить.
Где-то за пределами площади послышался голос, усиленный репродуктором. Передавалась официальная информация.
Игнасио еще раз попытался осмыслить происходящее:
«Ну да… Суприно как руководителя местной организации хустисиалистов послали в Тандиль к интенданту[4] и добыть средств на расширение пункта „скорой помощи“. Вернулся же он оттуда, раздувшись донельзя, — видно, успел втянуть в какие-то делишки полицейского комиссара и Гусмана. Теперь со мной хотят разделаться. Но меня же народ выбрал. Шестьсот сорок голосов — не шутка. Ну и что за беда, если Матео коммунист? Когда Перона свергли в пятьдесят пятом, Матео уже был в муниципалитете. И после оставался. Почти всегда был там. Я, конечно, не спрашивал его, коммунист он или нет. Вот Гандольфо — тот действительно большевик. И всегда им был. И это все знают. Единственный в Колония-Веле. У него лавка скобяная, и никто к нему не цепляется. Даже в городской комиссии состоял однажды. А теперь, видите ли, ко мне „просочились“. И какая мать таких гадов на свет родила? Арестую всех, тварей паршивых».
— Эй, друг Мойянито,[5] подойди-ка!
Садовник бросил шланг на землю, поспешил к Игнасио:
— Слушаю вас, дон Игнасио.
— Что скажешь, если я арестую Гусмана и Суприно…
— А что они натворили, дон Игнасио?
— Бунтуют.
— Как это бунтуют?
— Меня хотят сбросить.