“Называя поэзию Слуцкого народной, я хочу сказать, что его вдохновляет жизнь народа – его подвиги и горе, его тяжелый труд и надежды, его смертельная усталость и непобедимая сила жизни ‹…› если бы меня спросили, чью музу вспоминаешь, читая стихи Слуцкого, я бы, не колеблясь, ответил – музу Некрасова”.
Рискованное для середины 50-х годов сравнение стихов вчера еще подстольного поэта с поэзией официального классика, Некрасова, помогло Илье Эренбургу ввести Бориса Слуцкого в строй и ряд народных, демократических поэтов. Но не только народность поэзии Слуцкого позволила Эренбургу сделать такое сравнение. Слуцкого обвиняли в неумеренной прозаизации стиха. Одна из ругательных статей о поэзии Слуцкого так и называлась: “А что, коль это проза?” Между тем именно “Некрасов дал первый образец прозаического стиха” (Розанов). Новаторство Некрасова в том и заключалось, что “решительно и без боязни расширил он владения поэзии, с лугов зеленых и вольных полей ввел ее также в городские ворота, на площади, в угар суетливых улиц. Это – завоевано, это – мрачная провинция красоты” (Ю. Айхенвальд). “Мрачная провинция красоты”, “угар суетливых улиц” – мир в той же мере слуцкий, как и некрасовский. Проникновение прозы в стих, их слитность – ярчайший признак поэзии как Слуцкого, так и Некрасова.
Эренбург очень точно определяет одну из особенностей гражданской лирики Слуцкого. “Слово (1)лирика(2), – пишет он, – в литературном просторечье потеряло свой смысл: лирикой стали называть стихи о любви. Такой (1)лирики(2) у Слуцкого нет ‹…›. Однако все его стихи чрезвычайно лиричны, рождены душевным волнением, и о драмах своих соотечественников он говорит как о пережитом им лично”.
В сравнительно небольшой газетной статье Эренбургу удалось представить Бориса Слуцкого, у которого еще не было ни одного опубликованного сборника, как большого, состоявшегося поэта, уже вошедшего в литературу на законное, причитающееся ему по праву место.
Хотя Эренбург отправил свою статью в редакцию “Литературной газеты” в 1956 году, после того как уже прошел ХХ съезд, публикация оказалась довольно трудным делом. Помог случай. “Статья Эренбурга была напечатана только потому, – пишет известный исследователь творческого наследия Эренбурга Б. Фрезинский, – что его (Эренбурга – П. Г.) антагонист, главный редактор (1)Литературной газеты(2) Вс. Кочетов (знаковая мрачная фигура тогдашней литературной жизни) – одиозный своей оголтелой (1)идейностью(2) сталинист, находился в отпуске; но это не значит, что у заказавших статью (1)антикочетовцев(2) была возможность опубликовать ее не глядя. ‹…› Цензурная правка, хотя и небольшая по объему, была существенной и четко характеризовала время”. Убрали упоминание Мандельштама. Хотя полностью напечатали фразу Эренбурга: “…если бы меня спросили, чью музу вспоминаешь, читая стихи Слуцкого, я бы, не колеблясь, ответил – музу Некрасова”, страхуясь, добились от автора оговорки: “Я не хочу, конечно, сравнивать молодого поэта с одним из самых замечательных поэтов России”. Убрали ремарку Эренбурга к строчкам Слуцкого о народе (“Не льстить ему. Не ползать перед ним…”) – “Он противопоставляет себя и отщепенцам и льстецам”. Наконец, выкинули весь абзац, в котором автор возлагал большие надежды на возрождение русской литературы после смерти Сталина.
