Ахкеймион отвел взгляд. У него болело горло.
«Должен ли я выдать и тебя?»
Ученика, подобного которому нет.
Группка солдат затянула гимн в честь Последнего Пророка; смех и гомон стих — окружающие подхватили песню. Келлхус вдруг остановился и опустился на колени.
— Что ты делаешь? — спросил Ахкеймион более резко, чем хотелось.
— Снимаю сандалии, — отозвался князь Атритау. — Давай пройдемся босиком, как остальные. Не петь вместе с остальными. Не радоваться с ними. Просто пройтись.
Позднее Ахкеймион осознает, что это были уроки. Пока Ахкеймион учил, Келлхус сам непрестанно давал уроки. Он был почти уверен в этом, хотя понятия не имел, что же это могут быть за уроки. Возможно, уроки доверия. Или, быть может, открытости. Каким-то образом Ахкеймион, наставляя Келлхуса, сам сделался учеником, хоть и иного рода. Единственное, что он знал наверняка, так это то, что его образование неполно.
Но по мере того, как шли дни, это открытие лишь усугубляло его страдания. Однажды Ахкеймион трижды за ночь готовил Напевы Вызывания, но все заканчивалось лишь невнятными ругательствами и попреками. Он должен все рассказать Завету, своей школе — своим братьям! Анасуримбор вернулся! Кельмомасово пророчество — не просто заводь Снов Сесватхи. Многие видели его, достигнув зенита, и узрели в нем причину того, что Сесватха ушел из жизни в кошмары своих учеников. Великое Предостережение. И однако же он, Друз Ахкеймион, колебался — нет, не просто колебался, он рисковал. Сейен милостивый… Он рисковал своей школой, своей расой, своим миром ради человека, которого знал без году неделя.
Что за безумие! Он бросил на чашу весов конец света! Обычный человек, слабый и глупый, — кто он такой, Друз Ахкеймион, чтобы брать на себя подобный риск? По какому праву он взвалил на себя эту ношу? По какому праву?
«Еще один день, — подумал он, дергая себя за бороду и за волосы. — Еще один день…»
Келлхус отыскал его, когда все покидали лагерь, наутро после того, как Ахкеймион принял решение, и, несмотря на хорошее настроение и юмор Келлхуса, прошел не один час, прежде чем Ахкеймион смягчился и начал отвечать на его вопросы. Слишком уж многое одолевало и мучило его. Слишком много невысказанного.
— Тебя тревожит наша судьба, — в конце концов сказал Келлхус; взгляд его был серьезен. — Ты боишься, что Священное воинство не добьется успеха…
Конечно же, Ахкеймион боялся за Священное воинство. Он видел слишком много поражений — во всяком случае, в снах. Но несмотря на то что вокруг него двигались тысячи вооруженных людей, мысли Ахкеймиона были заняты отнюдь не Священной войной. Однако же он предпочел притвориться, словно так оно и есть. Он кивнул, не глядя на собеседника, как будто сознавался в чем-то, что причиняло боль. Опять невысказанные упреки. Опять самобичевание. Когда дело касалось других людей, мелкие обманы казались одновременно и естественными, и необходимыми, но с Келлхусом они… они раздражали.
