Он так бы и изображал толпу, проходя перед камерой в одну сторону — и тут же, перед самым объективом, в другую — но вдруг попал на крупный план.
Случилось так, что покойник, назначенный к съемке, заболел — а Николай был единственным мужчиной в массовке в том возрасте, какой был нужен. По этой причине помощник режиссера — молодая девушка с суровым лицом прокурора — поднялась в автобус и пригласила его на выход.
Минут десять его крутили-вертели в разные стороны, а еще через полчаса он уже лежал в гробу и щурил слезящиеся глаза — техники пробовали свет. Грим стягивал кожу лица, лежать было неудобно, жестко и жарко. От стенок гроба пахло деревом, а от видавших виды софитов — чем-то паленым. Наконец, их отключили.
Николай поднял голову, глянул нерешительно в сторону камеры. Лежать было как-то глупо, вылезать неудобно. Он снова лег, принял спокойное выражение лица и задумался. Наверное, это не Бог весть что — просто попасть на передний план, безо всякого текста, да еще в этом дурацком гробу — но в душе у него был праздник. Правда, радость отравлялась каким-то неприятным чувством — но на это можно не обращать внимания. О нем, похоже, все забыли; успев уже соскучиться, он занялся своими мыслями. Вначале ему пришло в голову, что нужно отрешенное выражение лица; он как-то буднично пытался себе его представить — да все не получалось. Потом еще раз посмотрел в сторону камеры, и подумал о том, как это все будет выглядеть на экране. Некоторое время его развлекала эта мысль, потом он с досадой решил, что за эпизод хотя и платят больше, но уж очень это все неприятно. Наконец, мысли просто кончились и в голову полезли неотложные дела.
Съемочная группа столпилась у камеры, и о чем-то оживленно беседовала, рабочие курили. Николай с досадой пошевелился на своем повапленном ложе. Все происходящее начинало казаться ему нелепым.
Но вот наконец началась съемка: «Свет! Мотор!», щелкнула хлопушка; четверо статистов понесли гроб в сторону камеры. Когда его вынесли на крыльцо, зарыдала какая-то женщина, подле нее испуганно хлопал глазами ребенок. «Стоп!» Потом режиссер ругал статиста, который забыл снять часы, потом немного изменили освещение, наконец еще дубль, потом еще.
Он уже всерьез измучился — свет обжигал, наклеенная борода стягивала кожу; болели бока, так как обычно он выбирал ложа более мягкие. В довершение бед, когда его поднимали на плечи — едва не уронили… Но вот, наконец, долгожданное:
