Брови Кемаля изогнулись мусульманским полумесяцем, когда вечером того же дня, я сказал ему, что собираюсь уезжать. Сперва он попытался меня остановить, но быстро осознав бесполезность уговоров, неожиданно попросил меня задержаться на неделю. Я легко согласился и написал брату записку, которую Исмаэль, средний сын Кемаля, тут же отнёс Якову. Следующим утром Кемаль собрался в дорогу. Он передал мне все свои заказы, попросил присматривать за лавкой, поцеловал по очереди всех своих сыновей и уверенно вышел за дверь. Вернулся он через шесть дней, покрытый с головы до ног дорожной пылью, похудевший, но счастливый. Выпив одним глотком целый кувшин воды, он достал из заплечной сумки большую шкатулку, изготовленную из полированного, орехового дерева и протянул её мне. Открыв медные защёлки, я потерял дар речи — в ней были ювелирные инструменты из дамасской стали. Придя в себя от радости, я её рассмотрел. Шкатулка была оббита изнутри красным шёлком и состояла из нескольких, отдельных ярусов. В каждом ярусе были вырезаны индивидуальные углубления, для каждого инструмента. Здесь были разнообразные держатели и зажимы, надфили всевозможных профилей и насечек, набор плоскогубцев и кусачек для загиба деталей, шпиц-ножницы с короткими ручками, пуансоны для штамповки, молотки с бойками различных форм, штихель для гравировки и даже маленькие тиски. В нижнем ярусе находилось самое ценное — измерительные инструменты и настольные весы с разновесами. Я вертел их в руках, гладил пальцами и даже нюхал, рядом стояли Кемаль и Марьям, их глаза светились радостью, от моего маленького счастья.
На следующий день мы уехали. Прощание было долгим, казалось простится с Яковом и Ясминой, собрался весь Дамаск. Их соседи загрузили арбу продуктами, водой и вином, Кемаль не смог оставить лавку и мы тепло попрощались с ним и Марьям, прямо в мастерской. А вот Исмаэль провожал нас до самых городских ворот. И его преданность была вознаграждена, он получил в подарок мой велосипед, потому что прямо за городским воротами, мощёная песчанником дорога, превращалась в пыльную, разбитую верблюжью тропу…
Старик остановил, чтобы убедится, что мальчик не спит. Пользуясь паузой, Захар задал ему вопрос:
— Дедушка, а помнишь, тогда в чайхане, Яков тебе что-то не договорил?
— Уже в дороге я узнал, что Ясмина беременна. Кстати именно поэтому, он так торопился с отъездом…
В сентябре 45-го, Захар пошёл в школу. Его взяли в десятый класс двенадцатилетки, треть его одноклассников были фронтовики, награждённые боевыми орденами и медалями. Он жадно учился, втягивал, вбирал, впитывал в себя знания. Ночи на пролёт он читал, не желая тратить время на сон. Ему казалось, что новые знания заполнив собой мозг, вытеснят из памяти тоску по погибшим родителям, душевную боль и не проходящее горе. Но память не уходила, она давила гнетущим грузом, не давая вздохнуть во всю глубину лёгких. Она до дрожи в суставах, окружала ледяным страхом одиночества, стальной судорогой сводила сердце. Он пил водку, она помогала, притупляя ноющую боль оголённых нервов, но не на долго. Хмель быстро проходил, а боль возвращалась, и жгла ещё больнее, как по живому.
