– Конечно, конечно, можно,– собирал Петр лицо в гримасу беспредельного сострадания к матери и глубокого стыда за себя.– И я не понимаю, Оля, зачем ты меня об этом еще спрашиваешь! Кажется, знаешь, что для мамы-то мы ничего не жалеем!
– Как зачем? А если ты потом поднимешь крик на весь дом: "Куда девался соус, который оставался от обеда!"
– Я кричу, когда остатки выбрасывают в помойку, а не когда их съедают.
– Мы, кажется, ничего никогда не выбрасываем.
– Как же. Рассказывай.
– И вообще, Петя, я давно собиралась тебе сказать, что мы должны обратить самое серьезное внимание на питание матери. Я никогда не прощу себе, что мы допустили голодную смерть нашего отца. Это наша вина, это наш грех! И теперь наш долг спасти хотя мать.
– К чему ты все это говоришь мне, Оля? – нетерпеливо спрашивал Петр.– Разве я что-нибудь возражаю против этого?
– Петя,– умоляюще произносила сестра,– будем ежедневно покупать для мамы по стакану молока!
– Но только для нее одной! – резко предупреждал брат, нахмурясь: – Слышишь? Только для нее! Если увижу, что она раздает молоко, хотя по капельке, детям или гостям, подниму страшный скандал и покупку молока отменю! Поняла?
– Мама,– радостно объявляла в тот же день дочь матери.– Петя велел, начиная с завтрашнего дня, покупать для тебя по стакану молока, для твоей поправки. Но только для тебя одной! Смотри, никому не давай, ни детям, ни гостям, а то Петя узнает, и произойдет скандал!
– Почему же это мне одной? – спрашивала старушка, и ее маленькое старушечье лицо с крючковатым, загнутым вперед подбородком принимало оборонительное выражение.– Одна я ни за что не буду пить молоко! Надо или всем давать, или никому!
– Мама, ты же знаешь, что для всех у нас денег не хватит!
– Тогда с какой стати именно мне? Пусть лучше детям: они растут!
– Дети могут есть какую попало пищу, а тебя от плохой пищи мутит!
Дочь убеждала. Мать не уступала. В спор ввязывался Петр.
– Мама! – кричал он и, как всегда, криком и возмущенными жестами маскировал свою безграничную любовь к матери: – Мама! Ты все еще продолжаешь мыслить по-старому: все для других да для других! Надо же тебе когда-нибудь и о себе позаботиться! Пойми же, наконец, что это старый режим!
– Ничего,– упрямо твердила старушка.– Пусть буду старорежимная. Лишь бы не подлая.
На другой день покупали для старушки стакан молока.
– Этот стакан молока для мамы! – грозным тоном домашнего диктатора предупреждал всех Петр, в особенности Васю и Нюню, заметив, какими волчьими глазами они смотрели на молоко.– Пусть мама из упрямства даже не пьет его, пусть оно стоит день, два, пусть прокиснет, но вы-то все-таки не прикасайтесь к нему! Поняли?
