Через некоторое время я получил назначение в Канадзава. Большая квартира, хороший оклад. О чем еще можно было мечтать? Наши сбережения практически кончились. Жили на заработанные. Дороговизна росла, как обычно в военное время. Но я от радости плакал в уединении, что судьба так благосклонно отнеслась к нам. Не счесть было примеров, как гадко и низко жили белоэмигранты. До каких скотских положений докатились они. Это страшно: память прошлого и то, что видишь в настоящее время. Я представлял, как мы все переедем на острова метрополии и заживем более спокойной и обеспеченной жизнью. Там я, пользуясь положением, смог бы подыскать всем хорошую работу. Отец твой и мать согласились.
И вот, когда я считал, что все будет в порядке, возникло новое осложнение. Родители твоей матери болели. Решено было, что позже, когда я обживусь на новом месте, они переедут ко мне. Пришлось согласиться, хотя на сердце кошки скребли от тяжелых предчувствий.
Я уехал. Вскоре Япония капитулировала. Письма периодически приходили. Я был спокоен. На мои просьбы «приезжать» отвечали, что скоро соберутся и приедут.
Началась революция и гражданская война в Китае. И вот здесь все завертелось, закрутилось. Письма получал все реже. Рассказывали о страшной спекуляции и голоде в городе. Я выслал деньги. Ответа не получил. Второе письмо. Телеграмма. Срочная телеграмма — ни звука. Я взял отпуск. В это время я уже состоял в одном из отделений спецслужб Японии.
Приехал в Харбин. Нашел только престарелых родителей твоей матери. Они лежали в холодных постелях, желтых от долгого пользования, и стойко ожидали смерти. Руки старика тряслись, но худое лицо со страшными синими тенями вокруг глаз было устрашающе гордым и спокойным. Когда я вошел, мутный взгляд деда нашел меня, и с ужасающим заборным скрипом он прогнусавил:
— Если ты к нам, то подай сладкой воды и кусок лепешки.
Если б ты мог знать, Рус, как взвыло мое сердце от черных мыслей. Я стремглав бросился на улицу. Не считаясь с деньгами, купил мягкой еды и соков. Прибежал.
— Кто ты есть? — спросил сурово старик. Трясущимися руками он старательно разжимал губы старухе, вливая ей в затвердевший рот соки. Но она не подавала признаков жизни. Нескоро понял он, что она мертва. Я с кладбищенским оцепенением сидел на надломанном стуле и со страхом ждал его слов.
— Проклятие этой жизни! Проклятие всем, кто лишает стариков помощи, надежды!
Он хрипло, с захлебыванием рыдал. Его иссохше-желтое лицо было искажено дрожащим бессилием. Четверть часа изрыгал проклятия белому свету бывший полковник царской армии.
