, юные лица в синем спиртовом пламени.
— И пользуюсь спиртом. А вы, ебучие нетерпеливые и жадные джанки, только и знаете, что коптить мои ложки. Мне же за одно это влепят Неопределенный срок — легавым только закопченная ложка и нужна. — Извечный трёп джанки. Слабеют джанковые путы.
— Прорвись на свободу, чувак.
Провесь линию гусиной кожи вверх по худой юной руке. Вставь иглу и сдави пузырек, глядя, как все его тело оказывается во власти джанка. Втекай туда вместе с этим дерьмом и впитывай джанк из каждой юной клетки.
Сидит паренек, тело — как у тебя. Сразу ясно, давно и плотно. Я небрежно опираюсь о него на тотализаторе, небрежно оперся о его кафетерий, и его трусы растворились в пластах подземок… и жилищах из плоти… в сторону кабинка… напротив… Человек — портной-итальянец… я знаю капусту. «Мне — приличный дозняк гера».
— Ты собрался слезать? Ну что ж, будем надеяться, тебе это удастся, чувак. Пускай меня паралич разобьет, если я этого не хочу… Я ведь друг тебе, настоящий друг, а если…
Ну, а движение все интенсивнее, вваливаются магазинные воришки, ребята с выдранным с мясом из автомобиля приемником, волочащие за собой лампы и провода, вваливаются, сверкая кольцами и наручными часами, специалисты по карманам пьянчуг, страдающие на ломках круглые сутки. Швейцар-то был у меня уже вырублен — старый алкаш, — но в такой толпе я долго оставаться не мог.
— Слушай, чувак, ты прекрасно выглядишь. Так сделай себе одолжение, держись. В последнее время мне попадалось просто бесподобное дерьмо. Помнишь ту бурую дрянь, сперва вроде как желтоватую, наподобие нюхательного табака, а в готовом виде — коричневую и прозрачную…
Джанки в восточной ванной комнате… невидимое и неотступное тело сновидений… гримасу эту я уже видел — может… выруливал одно время или тело… в серых запахах ректальной слизи… ночных кафетериях и рассветных запахах жилища джанки. Три часа по Лексингтону и пять палок… мыльная яичная плоть…
— У него там вроде бы двойная доза отнятия.
— А я-то думал, ты собрался слезать…
— Мне это не удастся.
— Impossible quitar eso[1].
Встал и раскумарился в болезненно-рассветных флейтах Рамадана.
— Уильям, tu tomas mas medicina?[2].. No me hagas caso[3], Уильям.
Дом в туземном квартале, ставлю палку в запахе пыли; вдоль стен сложены в четырехфутовые штабеля пустые коробки из-под юкодола… смерть на запасных одеялах… девица орет… Врываются vecinos[4]…
— От чего она умерла?
— Не знаю, умерла и все.
