Пока прогресс шел медленно, поворот в сторону "иметь" или "быть" захватывал несколько веков. Классическая древность с ее философией (и софистикой) расшатала архаическую устойчивость бытия. Чувство целостности восстановила христианская мистика. Но крен в сторону иррационализма не давал человечеству выйти из грязи и нищеты; на Западе начался новый поворот к рациональным, позитивным задачам. Развитие пошло скорее, и зигзаги сделались мельче. За ренессансом сразу пошло барокко. Его иррационализм преодолен классицизмом и Просвещением. Сентиментализм и романтизм опять развенчивают разум, позитивизм возвращает его на трон, декаданс и модернизм – снова свергают. Это нормальный ход развития, невозможного без перекосов и кризисов. Покойный социолог Сергей Маслов проверил мою схему на истории архитектуры. Вышло, что во Франции классические периоды длинные, романтические – короткие: в Германии – наоборот. А в России зигзаг временами полностью смят и уступает место застойному, прошедшему через весь XIX век противостоянию позитивистского западничества и романтического почвенничества.
В результате ускоренного и скомканного развития вся русская литература XIX века оказывается и синхронной, и асинхронной европейскому развитию. Поверхностные, подражательные слои ее синхронны Европе, глубочайшие развиваются по своей внутренней логике, сжато повторяющей логику европейского развития нескольких веков в своеобразной для всего Незапада "смещенной и уплотненной" форме. "Тарас Бульба" – романтическая повесть, вызванная к жизни Вальтер Скоттом; но нельзя свести к влиянию Гофмана "Нос" и "Шинель". Гофмановский человек прошел через классицизм и Просвещение, отталкивается от них – гоголевский "маеор" Ковалев о них просто не знает. Гофман любил гротеск XVII века, а Гоголь непосредственно близок XVII веку, скорее "барочен", чем романтичен. Константин Аксаков увлекся, сравнивая Гоголя с Гомером, но какая-то первозданность, какая-то дорационалистичность, допросвещенность в Гоголе действительно есть. Когда Достоевский написал "Бедных людей" и заставил Макара Девушкина обидеться за Акакия Акакиевича и критиковать "Шинель", обнаружилась по крайней мере одна вещь: то, что в гоголевском мире никому не приходили в голову права человека и гражданина. С точки зрения европейских темпов развития третьего сословия в Макаре Девушкине сделан шаг от смешных буржуа Мольера к достойному маленькому человеку Голдсмита и Ричардсона, то есть примерно в сто лет. Отсюда восторг Белинского, прочитавшего "Бедных людей", и отсюда его недоумение, а потом негодование. когда Достоевский не захотел продолжить начатое и занялся какими-то диковинными экспериментами.
