— Не понимаю.
— Я мог бы легко и просто все объяснить, но не уверен, что мне следует это делать.
— Почему?
— Ты ведь отказываешься отвечать на мои вопросы. С чего же я стану отвечать на твои?
— Когда это я отказывался отвечать на вопросы?
— Например, когда я спросил, зачем вы пытались навредить «УниТел».
Прежде чем Исайя успел что-либо сказать, Гвендолин позвала его начинать новую партию. Спустившись к Даржеку через некоторое время, он возобновил беседу: несомненно, он успел обдумать замечание Даржека.
— Значит, если мы расскажем тебе то, что ты хочешь знать, ты расскажешь, что хотели бы знать мы?
— Обмен информацией кажется мне честным соглашением.
— Но вначале я должен спросить ***.
— Кого?
— ***, — повторил Исайя, ступая на трап.
— Алису?
— Да.
Песня наверху резко оборвалась и, после краткого затишья, возобновилась. Вниз медленно спустился Исайя.
— Она ответила: нет, — объявил он.
— Жаль. Замечательная бы вышла беседа.
— Но ведь нам все равно умирать. Не понимаю, отчего ты не хочешь сказать…
— Вот и я думаю о том же. Сколько мы еще протянем?
— Не знаю. Думаю, *** знает, но нам она не скажет. Она полагает, что нам лучше не знать этого.
— В любом случае, сдается мне, что я рискую гораздо больше. Вас рано или поздно начнут искать. Что вам мешает записать все, что я расскажу? А ваши преемники, несомненно, найдут способ извлечь пользу из этой информации. С другой стороны, для меня не существует способа передать полученную информацию своему народу. Верно?
— Да. Не существует.
— Даже если мы — неподалеку от одной из лунных баз, вряд ли ваша капсула торчит здесь на виду, точно шишка на ровном месте.
— Точно шишка на ровном месте, — повторил Исайя. К концу фразы тон его сделался таким, который Даржек характеризовал для себя, как озадаченность. — Она вделана в скалу, и мы — вдалеке от ваших лунных баз.
— Так и думал. Мои соотечественники не смогут найти ее, даже если станут искать. Каков же возможный вред от нашей беседы?
— Ты не понимаешь. Мы должны следовать нашему Кодексу. Мы поклялись блюсти его. Я не должен был говорить тебе даже этого. И *** полагает, что мы и так раскрыли тебе слишком многое.
— Или — что я сам слишком многое выяснил? Ну что ж, как я уже говорил, очень жаль. Время здесь девать совершенно некуда… Мне уже пару раз приходилось смотреть в лицо смерти, но это происходило быстро, и возможность поразмыслить появлялась лишь впоследствии, когда все оставалось позади. Интересно, что должен чувствовать тот, кто умирает от удушья?
