— Сила существования, которой он обладает, — возможно ли ее найти?
— Что вы под этим подразумеваете?
— Существует ли некая сущность, некая жизненная искра?
— На этот вопрос, отец, я не могу ответить. Это постоянный предмет споров, но к удовлетворительному заключению прийти никому не удается.
— Стало быть, мы не знаем, что есть жизнь.
— Нет. Ей невозможно подобрать определение.
— На что же годны все твои науки и занятия, если они не позволяют понять самого важного?
— Все, на что мы способны, — двигаться от известного к неизвестному.
— Но когда неизвестное столь велико…
— Оно тем паче заставляет меня не жалеть сил, отец.
Мотылек по-прежнему порхал вокруг свечи, и я поймал его, сложив руки. Я чувствовал, как его бледные крылышки бьются о кожу моих ладоней, и внезапно испытал ощущение восторга.
— Я пытаюсь отыскать этот дух жизни.
— Что же думают на этот счет твои профессора в Оксфорде?
— О, они об этом не знают. — Я моментально пожалел о своем скором ответе.
— Стало быть, это тайные поиски?
— Не тайные. Этим занимаются многие другие. Мы работаем независимо друг от друга, стремясь к одной и той же цели.
— Выходит, хорошо жить в этом веке?
— О да. — Я раскрыл ладони, и мотылек неуверенно выпорхнул в сумеречный воздух. — Предстоят великие открытия. Мы откроем тайны электрического потока. Мы построим огромные соборы из вольтовых батарей, чтобы воссоздать молнию.
— И создать жизнь?
— Кто знает? Кто способен дать ответ? Возможно, я не застану этого.
— Ты всегда отличался настойчивостью, Виктор. Я верю — какую бы задачу ты перед собою ни ставил, ты непременно в ней преуспеешь. Чего бы тебе хотелось?
— Мне хотелось бы вернуть к жизни Элизабет.
Он опустил голову, но внезапно внимание его привлек слабый грохот в горах у нас за спиной.
— Лавина, — произнес он. — Что ж, сумей ты их покорить, Виктор, быть тебе знаменитым. — С этими словами он вздохнул.
Спустя несколько недель после похорон он заразился инфлюэнцей и начал слабеть день ото дня. То был для меня урок: так разум управляет телом. Жизненная сила обладает природою не только физической, но также умственной и духовной. Стоило отцу моему разувериться в жизни, и внутренние силы начали покидать его. Вместо того чтобы лежать в постели, он продолжал сидеть в кресле у себя в кабинете. Любовь его к книгам была такова, что он, полагаю, не желал с ними расставаться. О делах, которые он поручил своему доверенному служащему, мсье Фабру, он ни единожды не заговаривал. По сути, он ни единожды не завел связного, долгого разговора о чем бы то ни было. «Деньгами пользуйся с толком, — сказал он мне однажды вечером, в момент, когда я думал, что он спит. — Пусти их на достойное дело». Я был единственным его наследником и вполне сознавал, какие на меня возлягут финансовые обязательства. «Все, что в человеческих силах, тебе по плечу». Затем он снова погрузился в молчание.
