Мне снится королевство | страница 43

— Нет, постой! — Салюте задрала носик. — Все яблоки да яблоки. Надоело! Хочу грушу. Ту самую, единственную на ветке!

Я застыл на месте. Вот это принцесса! Грушу ей подавай. Ведь я ей рассказывал, какая это груша особенная. Отец наказывал ухаживать за ней, беречь. И главное — не трогать, пока не поспеет.

— Почему не выполняется мое повеление? — нахмурилась принцесса.

— Эту грушу сорвать никак нельзя, ваше величество. Она еще не поспела.

— Хочу грушу!

— Салюте! — я шагнул к самому трону. — Давай что-нибудь другое придумаем, а грушу не проси.

— Вот ты какой, Пранас... Алоизас бы не стал жадничать, сразу бы принес.

Это было уже слишком. Я выбежал из дворца, в два прыжка домчался до груши и мигом сорвал ее. Она была большая, тяжелая, пришлось держать ее обеими руками.

— Ого! Тяжеленная какая! — обрадовалась Салюте и сразу же впилась в грушу своими белыми зубками. Куснула и сморщилась. — Фу, какая невкусная... Как деревяшка...

— Я ведь говорил: не поспела, — буркнул я. — Жалко...

— Ну и возьми ее себе, если жалко!..

Я откусил. Груша была очень жесткая и совсем без всякого вкуса.

— Я и не знала, что такие бывают, — скривилась Салюте. — У нас в саду все груши сладкие, а эту и не разжуешь.

— Что же мне теперь делать?

— Подумаешь! Возьми нитку и привяжи. Пусть висит, как висела...

— Да ведь видно, что кусали...

— Ну раз так, знаешь что? Выкинь ты ее в речку. Или закопай. Никто не узнает.

— Отец увидит: ветка-то пустая...

— Ну и что! — принцесса дернула плечиком. — Почем я знаю! Воры украли... птицы склевали, да мало ли... Я кататься хочу. Карета подана?

— Подана, подана, — сказал я и подкатил к ней тележку.

Груша была тяжелая, как булыжник. Куда мне ее девать?

Откуда берутся на поле камни? Никто их не сеет, не приносит — сами вырастают... Откуда на свете горе? Само приходит, без зова.

Не обошло оно стороной и нашу улицу.

Соседи заглядывали к Пятронеле. Кто поесть принесет, кто травки заварит, молоком напоит. Тетя Катре даже привезла лекарство из города — валериановые капли. Но больная только головой качала и все слабела, слабела.

Я тоже ходил к старой сказочнице. Просто так, посидеть, чтобы ей не было одиноко. И мама велела: «Побудь возле нее, сынок, а если что, дай знать».

Если что?

Бабушка Пятронеле почти не разговаривала. Лежала на кровати и смотрела на стену, где висел портрет ее мужа — молодого солдата. Вздыхала. Я сидел рядом и тоже молчал.

— Что это Симонас так долго не идет? Вечереет, а скотина не заперта, — вдруг спросила больная.