Костя Блюм обладал орлиным носом и прической а-ля Николай Васильевич Гоголь, только более длинной и растрепанной. Кроме визитки на худой шее, торчащей из воротника рубашки-поло, болтались очки, кошелек на веревочке и шариковая ручка. Он постоянно хватался за них, отчего казалось, что не миновать беды — веревочки врезались в шею со страшной силой.
— Как вы себя чувствуете? — услышала я за спиной голос. Обернулась и увидела знакомого фотографа. На его визитке стояло «Михаил Глинский».
— Спасибо, Миша, вашими молитвами…
Он удовлетворенно кивнул и тут же отошел от меня. Нацелив на девушек объектив, более напоминающий стробоскопический телескоп, он принялся непрерывно нажимать на вспышку, отчего у меня тут же заслезились глаза.
Смотреть на работу Глинского было очень интересно. Он ничего не говорил, не заставлял девушек принять определенную позу, и, казалось, он был везде: выныривал из-за чьей-то спины, нависал над банкеткой, чтобы схватить удачный ракурс, а то и передвигался гусиным шагом, стараясь поймать в объектив чью-то ножку до бедра. В общем, работал на совесть.
Невысокого роста чернявый корреспондент русской редакции радио «Наши Палестины» (именно так было написано у него на груди) приставал к хорошенькой Рики:
— Ну, еще раз «Калинка, калинка, калинка моя…» — резким козлетоном измывался он над эфиопочкой, дирижируя у нее под носом микрофоном в поролоновом колпачке. Рики старательно подпевала.
Из угла лобби, где двое журналистов, оба чем-то неуловимо похожие — с бородками и в очках, — обхаживали Мири и Катю, раздался громкий смех. Все обернулись. Один из очкариков, с именем «Эли Ройзман» на визитке, держал в руке пластмассовый муляж мороженного, который стащил, вероятнее всего, из концертного зала, старательно его облизывал. А девицы громко смеялись.
Это переполнило мою чашу терпения.
— Все, господа! — рявкнула я. — Хватит! Скоро обед, девушкам нужно переодеться. После обеда пресс-конференция, вот тогда милости просим!
В этот момент мне в лицо ударила вспышка Мишиного стробоскопа, и я инстинктивно оттолкнула его в сторону.
— Имей совесть! — прошипела я. — Что тебе неймется?!
* * *
По внутреннему радио на трех языках объявили о начале обеда. Когда я вошла в небольшой уютный обеденный зал, большинство столиков, покрытых белыми хрустящими скатертями, были уже заполнено. Найдя свою табличку, я коротко кивнула жующим соседям.
Члены нашей команды были рассажены так, что рядом с каждой конкурсанткой оказались парочка журналистов и еще кто-то, скорее всего из служащих фирмы «Шуман и сыновья». Девушки были в других нарядах, заново накрашены и с преувеличенным вниманием смотрели на своих собеседников. Я немного покрутила головой, пересчитывая их. Двоих не хватало.
