Откуда-то спереди вдруг подул теплый воздух. Жерди тут же бросили, уборщик больно ударился головой о камни. И послышалась человеческая речь, впервые за все это время.
— Ну, чего тащить-то, — сказал один голос. — Какой нам с него прок?
— Чего, в самом деле, тащить-то, — отозвались другие, сразу несколько. — Какой прок?
Язык, на котором они говорили, был похож на французский примерно так же, как сам уборщик походил на своего двоюродного прадедушку, умершего в Рабате в самом начале 50-х. Тем не менее какое-то сходство имелось, юноша с пятого на десятое понимал, о чем речь. Хотя лучше бы он не понимал.
— Как это чего тащить? Тащить надо, — вдумчиво возразил второй голос. — Господин все одно прознает. Обидится, бить станет.
— Тащить не хочу, — сказал первый голос.
— Правильно, правильно. И не надо, — вторил ему невидимый хор.
— Пробить ему бошку-то киркой, здесь прямо. И бросить под камушком, сказать, что так и было. Руки-то давно чешутся.
— Чешутся, чешутся, — подтвердил хор.
Замерзший уборщик, лежащий вниз лицом на камнях, вдруг понял, что в его незавидной ситуации возможны серьезные ухудшения. Но тут опять засомневался второй голос:
— Некроманта не так просто убить, как ты думаешь. Бошку продырявишь, ага. А ему только того и надобно: обернется себе каменным змеем, будет силу из нашей земли тянуть. Ты-то, Жан Простак, рудокопом, ты в шахте работаешь, а вот сестра твоя с мужем как проживут без урожая? Кто семью ихнюю кормить станет?
— Кто? — задумался тот, кого назвали Жаном Простаком. — Да никто. Я-то уж точно не стану, своих ртов хватает.
— Верно, не станет, — согласился хор.
— А если вместе с урожаем и марганец, и медь уйдут отсюдова? Вытянет их поганый змей — что делать тогда?
— Да помирать, видно, придется, — нехотя признал Жан Простак.
— Вот-вот. Правильно. Потому тащи его наверх, к господину, дурья твоя голова.
— А господин-то чего? — опять заупрямился Простак. — Думаешь, ему ведомо, как с некромантами обращаться?
— Да уж поболей твоего знает. Вот свезет его в Женеву, а там отец Игнасий священным огнем любое некромантово колдовство побеждает. Прочтет молитву, окропит святой водой, хворосту по самые колени ему набросает. И кончится наша беда на этом, и снова наполнятся колодцы в округе. Вот так-то.
«Что это еще за священный огонь? — забеспокоился уборщик, забыв, что несколько минут назад готов был добровольно отправиться в пекло. — Какой еще хворост?!»
Кто-то засопел и закашлял над ним, зашаркали ноги. Его перевернули вверх лицом, так что уборщик разом увидел и говоривших — вон тот, с землистым лицом и носом картошкой, наверное, Простак, и выщербленный ударами кирок закопченный потолок пещеры, и уходящий ввысь колодец шахты, откуда свешивались цепи и веревки с огромными бадьями и откуда тянуло блаженным теплом.
