Андрей доплелся до шкафа, вынул из ящика таблетку «Алка-Зельцер», растворил в стакане воды и поспешно выпил. В голове слегка прояснилось, не совсем, конечно, но достаточно, чтобы добраться до душа.
Трясясь под ледяными струями, Андрей судорожно соображал, что ему делать дальше. У него оставалось всего несколько часов на поиски Паолы. Завтра уже будет поздно. Он понимал, что Гольвезе в этом деле вполне может обойтись и без него, но ему надо сделать все самому, избавить Гольвезе от дополнительных хлопот и хоть как-то реабилитироваться в его глазах за вчерашнее.
Он переключил рычаг, стиснув зубы, выдержал напор горячей воды, переключил еще раз, еще, еще. Окружающий мир постепенно восстанавливал утраченные краски. Ничего, подумал Андрей. Я еще поборюсь.
Когда он вышел из душа, за окном уже стемнело. Зажглись фонари на набережной, на противоположном берегу алмазной россыпью искрились окна домов. Андрей невольно поддался очарованию этой ночи. Воздух был напоен запахом цветов, свежестью воды и еще чем-то несказанным. В такую ночь грешно быть одному. С кем бы он мог разделить сейчас эту красоту? Кто бы не нарушил очарования? Андрей задумался. Ольга? Исключено. Она слишком будничная и рациональная, чтобы понять. Он представил себе ее длинный остренький нос, тусклые бесцветные волосы, рано отяжелевшую фигуру. Его даже слегка передернуло. Стюардесса из самолета? Порочная, холодноватая улыбка, удлиненные, густо накрашенные глаза. С такой приятно покувыркаться на заднем сиденье машины и через час забыть.
Андрей вздрогнул. Из темноты на него взглянули лучистые зеленые глаза, он явственно ощутил пьянящий запах волос, прикосновение тонких прохладных пальцев. Паола! Вот что мучило его все это время, жило в нем с той самой минуты, как он ее увидел. Поэтому он так безобразно напился вчера. Он вспомнил ее легкую, танцующую походку, гордую шею, соблазнительный изгиб бедер. Вновь почувствовал пальцами ее напрягшуюся грудь, услышал крик: «Отпустите! Идиот, проклятый сукин сын!» Нечто изысканное и прекрасное прошло совсем рядом, задело его крылом и исчезло, оставив с бессильно опущенными руками. Он слишком поздно это понял, теперь уже ничего не поправить.
Осталось только жгучее чувство стыда. Он непременно должен увидеть ее перед отъездом, не столько для Гольвезе, сколько для себя самого. Он обязан перед ней извиниться, чтобы она не считала его законченным подонком. Нельзя допустить, чтобы она вспоминала его таким, каким он был во время их последней встречи.
