Тёплым апрельским днём на взлётно-посадочную полосу одного московского аэропорта, побоку от всяких расписаний, тяжело плюхнулся огроменный транспортный самолёт. От ужаса диспетчеры все, как один, лишились дара речи и молча смотрели, как из самолёта вылез мужичок в распахнутом ватнике и лыжной шапочке с надписью «суоми». К груди мужичок прижимал авоську, набитую капустой.
Следом на гостеприимную московскую землю выпрыгнула рыжая девица с «Советским экраном» в руках.
— Спасибо! — крикнул пилоту Вадя Иванушкин (это, конечно же, был он).
— Не за что, — ответил пилот, и самолёт, разбежавшись ко вторичному ужасу диспетчеров по взлётно-посадочной полосе, взял курс на Читу.
Хвост очереди на экспресс терялся за линией горизонта.
— До Москвы — едем? — весело спросил Вадя скучающую личность у «жигулёнка».
— Полста — и едем, — отозвалась личность, скептически поглядев на авоську.
— Семьдесят пять, — сказал на это Вадя, — но только пулей, а то меня тёща заждалась.
Личность, нервно рассмеявшись, прыгнула за руль и открыла заднюю дверцу.
Через час «жигулёнок» торжественно причалил к подъезду. Личность, обежав «Жигуль», открыла дверцу, бережно вынула изнутри авоську и теперь смотрела Иванушкину в руки.
— Это — семьдесят пять — тебе, — сказал Иванушкин, — а вот это — сгоняешь на Ярославский вокзал, разыщешь там старшину милиции по фамилии Супец — и отдашь ему. Скажешь — от Эйсебио. Запомнил?
Память у владельца «жигулёнка» была незаурядная — это видно из того, что он, ничего не переспрашивая, тут же взял деньги и рванул от Иванушкина прочь, надо полагать, на Ярославский вокзал.
Вадя с Альбиной остались вдвоём.
— Ну вот, — сказал Вадя.
— Ага, — сказала Альбина.
— Домой не приглашаю, — сказал Вадя.
— Ага, — сказала Альбина.
— Спасибо, в общем, — сказал Вадя.
— Тебе спасибо, — сказала Альбина.
Иванушкин взял её за руку и немного потряс в своей. Потом прислонился губами к девушкиной щеке и пошёл в подъезд.
Дверь открыла жена Галина.
Жена Галина крикнула:
— Ну чего стоишь-то, как пень? Вытирай ноги!
Она схватила авоську и убежала на кухню. Иванушкин зашёл. Сквозь кастрюльный лязг и сковородное шипение доносились из кухни родные звуки: дудукала жена Галина, вявякала тёща Пелагея. Очень её Иванушкин любил, это я вам последний раз говорю.
Вадя осторожно заглянул в комнату. На тахте знакомым голосом разговаривал сам с собою приёмник «Альпинист». Вадя вздохнул, сел на обувницу и принялся снимать чоботы. Но снять успел только один, потому что вдруг увидел перед собой тапочки, женские ноги и халат.
