— А в позапрошлом году и старик мой скончался, царство ему небесное, тоже ранятый был, — снова заговорила бабушка. — Вот она кака война-то. Уж больше бы ее не надо. А ведь опять грозятся какие-то басурманы. Прошлая-то сколько жизней унесла, а что сейчас будет, когда начнут кидаться этими однородными?
— Бабушка, а как вы с хозяйством управляетесь?
— Плохо, внученька, плохо. В огороде несколько грядок и те сохнут. Жарища какая стоит. Говорят, все от этих же однородных. Хозяйство небольшое, а все равно мужские руки нужны. Дверь, вишь, покосилась, крыша течет, в печке под перестлать надо, крыльцо сами видели какое.
— Бабушка, а комсомольская организация есть в деревне?
— Как не быть? Есть, сынок, есть. Кажинный божий день под моими окнами в фумбол гоняют.
— А к вам забегают?
— Забегают, когда мяч в огород запустят или воды напиться.
— Секретаря знаете?
— Ды-ть, кажись, Митька Необутый у них за главного.
— Кличка, что ли?
— Кто его знает. Испокон веков так: Необутые да Необутые...
Митьку Необутого мы стащили с сеновала и подробно рассказали ему о бедственном положении одинокой старушки. Он долго не мог понять, что от него хотят, а когда сообразил, удивленно поглядел на нас:
— Так ведь это ж не колхозная собственность, это ж частный сектор.
— Дурак! — сорвался я. Потом уточнил: — Дуб! — И украдкой взглянул на Любу. Та одобряла.
Митька посмотрел на меня, что-то вспоминая, и медленно проговорил:
— Хоть ты и член райкома, а не очень давай волю словам. Ну обсудим, поможем...
— Ох и бюрократище! — не выдержала Люба. — Собирай комсомолок, сами починим крышу!
Эта остановка не входила в наши расчеты, но мы не жалели. Огородик был полит на совесть, хоть рис сажай. Девчонки оказались активнее ребят, но и мальчишки расшевелились. Особенно когда подошли соседки да похвалили. Пожилая женщина допытывалась у Митьки:
— А эти, что крыльцо чинят, откудова? Неужто и они бесплатно работают?
Секретарь почесал лодыжку резиновой туфлей и, как мне показалось, с гордостью ответил:
— А ты думала! Они же комсомольцы!..
Бабушка ни за что не хотела отпустить нас с Любой без ужина. Да мы и не очень сопротивлялись. На таганке́ уже весело постреливала сковородка, и по избе растекался густой аромат жареной картошки с луком. Кто тут устоит! Сама хозяйка не ела, только смотрела на нас добрыми, счастливыми глазами. Слезы текли и текли по ее улыбающемуся лицу и беззвучно падали на край чисто вымытого обветшалого стола. А когда мы поднялись, обняла, прижала к себе.
