Проснувшись, я не сразу сообразил, где нахожусь. Необыкновенной голубизны небо, подернутое позолотой, слепило глаза. Роскошные ели, теснившие ночью полянку, отступили, стали выше и казались слегка припудренными, будто я смотрел на них через матовое стекло. И только тут понял, что надо мной прозрачная крыша Любиной палатки. А вот и сама Люба. Она, должно быть, уже умылась и сейчас сидит на пеньке и расчесывает свои тяжелые льняные косы. Волосы стекают с головы, как водопад, и закрывают лицо, плечи, грудь. Солнце приподнялось над готическими шпилями хвойных макушек, заглянуло на полянку и покраснело, будто стесняясь, что застало девушку за утренним туалетом. Открытые руки Любы стали нежно-розовыми, на них, словно алмазные россыпи, сверкали мелкие капельки росы.
Мне захотелось незаметно приблизиться к девушке, бережно взять ее покрытые холодными росинками руки и прижать их к своим горячим щекам. Но я боялся приоткрыть полог палатки. Вдруг все это исчезнет: солнце, небо, праздничное утро, Люба?..
Люба будто почувствовала, что я слежу за ней, откинула волосы, повернулась ко мне лицом. В ее больших глазах заплескался золотисто-голубой океан неба. Я зажмурился от этого яркого свечения...
Наш график движения нарушился с первых же шагов. Вместо того чтобы перебраться через лесной ручеек, мы двинулись по его извилистому берегу. Мирно, добродушно журчала ключевая вода, собирала по пути валежник, опавшие листья, траву и громоздила небольшие запрудки. А выйдя на песчаную отмель, растекалась на несколько рукавов, намывала из чистого, точно калиброванного, песка желтые островки и сама же петляла вокруг них.
Но, чем дальше, тем ворчливее становился водный поток. Могучие ели наступали на него плотной стеной, шагали с берега на берег, оплетали узкое русло черными корнями. Ручей глубже зарывался в землю, убыстрял бег, на крутых перекатах сердито вонзался острыми холодными струями в корни елей, обгладывал их и валил деревья через себя.
Зато в небольших омутах вода затихала, точно останавливалась, и ручеек делался робким, покорным. В его незамутненных овальных зеркалах плыли, как льдины, куски голубого неба.
Вышли на солнечную прогалину. Ручеек сразу повеселел, заиграл серебристой чешуей, начал вызванивать какую-то бодрую песенку.
