Вошел внук. Игорь Васильевич заметил, что он с любопытством посмотрел на альбом.
— Что-нибудь удалось? — спросил он. — Я на секунду. Пора принимать лекарство.
Игнатий Борисович взял на столе скляночку с крошечными белыми горошинами и высыпал несколько штук на ладонь. Пересчитал их. Налил в стакан воды из графина. Пока он давал старику лекарство, Корнилов рассматривал комнату. Синие гладкие обои, выцветшие у окна, были в темных жирных пятнах. В глубине комнаты стоял облезлый кожаный диван, застеленный шерстяным одеялом. Над диваном висела старинная гравюра в узкой рамке из красного дерева. На гравюре были изображены Петропавловская крепость и парусники на вспучившейся от волн Неве. Рядом с диваном стояли огромные, в рост человека, напольные часы.
— Вы хорошо запомнили этого человека? — спросил Корнилов после того, как внук ушел.
— Еще бы! — Глаза у старика сузились, стали злыми-злыми. — Он бежал-то прямо на меня… С чемоданом. В нашу подворотню бежал.
Двор в этом доме был проходной. Имелся еще один выход на набережную Адмирала Макарова. По набережной дом значился под номером двенадцать.
— Вы мне расскажите, Григорий Иванович, поподробнее все, что видели…
Старик вдруг насупился и недовольно закрутил головой, словно соображал, а стоит ли продолжать этот разговор с непривычки, наверное, утомивший его. Наконец он раздраженно сказал Корнилову, показав на маленький столик:
— Сигару дай-ка мне, не чинись…
Корнилов покорно достал ему из коробки толстую кубинскую сигару, и старик, раскурив ее, несколько минут молча смотрел в окно пустыми глазами. Потом, будто собравшись с мыслями, стал говорить. Корнилов видел, что говорить старику становится все труднее и труднее. Он часто останавливался, нещадно дымил сигарой, сыпал пепел себе на брюки. Ничего нового из его рассказа Игорь Васильевич не почерпнул. Все это уже знали в уголовном розыске со слов Кости Горюнова. Но как много значило это подтверждение для Корнилова!
— Отвык разговоры говорить, — угрюмо проворчал Григорий Иванович. — Я после болезни два года мычал. Весь день один, один… Сижу перед зеркалом и мычу. Мычу и плачу. Мычу и плачу. А потом вдруг «ма-ма» промычал… Так потихоньку и научился. А зачем? — Он обреченно махнул рукой. — Разговаривать не с кем! — Старик внимательно посмотрел на Корнилова. — Молчите? Даже не спрашиваете почему?
— Наверное, на этот вопрос не просто ответить.
— Умный чекист, — без тени улыбки, серьезно сказал старик. — Я бы хотел с тобой про внука перемолвиться. — Он опять кивнул головой на дверь.
