Эти утренние полчаса — если не случалось каких-нибудь ЧП — Корнилов посвящал тому, что не спеша, рассеянно, перебирая в памяти разные события, как уже свершившиеся, так и грядущие, старался спокойно, на свежую голову их оценить. Иногда в этом калейдоскопе мыслей всплывало что-то очень важное, на что он раньше не обратил внимания, а сейчас вдруг увидел словно заново, свежим взглядом. Эти полчаса всегда были для Корнилова плодотворны: он не испытывал гнета времени, освобождался от него, словно космонавт — от земного притяжения.
В стремительной деловой круговерти, когда наваливались десятки различных дел и приходилось сталкиваться с самыми несходными, порой полярными мнениями, точками зрения и, наконец, со своими собственными разноречивыми ощущениями, немудрено было и ошибиться. Всегда имелась опасность недооценить какое-то событие, и Корнилов знал эту опасность. Так же как он знал и свою слабость — иногда в его воображении какие-то незначительные, преходящие события вдруг вырастали до размеров трагедии и давили на него. Особенно часто это случалось в последние годы. Он неожиданно просыпался среди ночи и долго не мог уснуть. И начинал вспоминать о каких-нибудь мелких, никчемных недоделках, о досадных, но незначительных оплошностях, невпопад сказанной днем фразе. Ему казалось, что счет незавершенных дел все растет и растет у него, как сумма непогашенного долга у заурядного растратчика, и уже не остается времени, чтобы оплатить этот счет.
Корнилов досадовал на себя, пил снотворное, но ничего поделать с собой в те предутренние часы не мог.
…Сегодня на листке бумаги, что лежал перед ним, были записаны только четыре слова: «Олег Самарцев, Игнатий Казаков».
С Олегом Самарцевым все ясно. В том, что он преступник, теперь уже никаких сомнений нет. Розыск закручен, ничего, кажется, не упущено, взвешены все возможности. А вот Игнатий Казаков… Неужели он имеет какое-то отношение к ограблению?
Этот вопрос волновал подполковника больше всего.
Туманные намеки деда… Если бы за ними стояло хоть что-то конкретное! На одних неясных ощущениях далеко не уедешь. Подозревая внука в соучастии, Григорий Иванович тут же, ненароком опровергает свои подозрения, утверждая, что хорошо запомнил время, когда Игнатий пришел домой, — без двадцати двенадцать. А кассиршу ограбили в двенадцать пятнадцать. Что это? Ошибка, тонкий расчет, плод больного воображения?
Неприязнь деда к внуку бросается в глаза. Редкий случай, но бывает… Может, клевета? Но тогда старик, проявивший завидную наблюдательность, опознав грабителя, назвал бы другое, более правдоподобное время прихода внука домой. Так что же? Непроизвольная ошибка?
