VIII
Проснувшись рано утром, Алексей-попович заметил в курене необыкновенное движение - казаки наскоро одевались, брали оружие и торопливо выходили. Возле церкви был слышен глухой гром.
- Зовут на раду, - сказал Никита, - пойдем!
- Пойдем, - отвечал Алексей. - Зачем же нас зовут?
- Придем, так услышим. Может, поход куда или что другое, бог его знает!
Площадь перед церковью Покрова кипела народом; у столба, среди площади, стоял доубищ (литаврщик) и бил в литавры. В растворенных церковных дверях виднелись священники и диаконы в полном облачении. Но вот зазвонили колокола, засверкали перначи, бунчуки, зашумели войсковые знамена; преклоняясь до земли, явился кошевой атаман. Священники вышли к нему со крестами, народ приветствовал громким "ура". Кошевой был одет, как простой казак: в зеленой суконной черкеске с откидными рукавами,в красных сапогах и небольшой круглой шапочке-кабардинке, обшитой накрест позументом, только булава, осыпанная драгоценными камнями, да три алмазные пуговицы на черкеске, величиною с порядочную вишню, отличали его от рядового запорожца, между тем как бунчужные и другие из его свиты были в красных кафтанах, изукрашенных серебром и золотом.
Кошевой приложился к кресту, взошел на возвышенное место, нарочно для него приготовленное, и, обнажив свою бритую голову, поклонился народу.
- Здоров, батьку!.. - закричал парод и утих. Литавры перестали бить, колокола замолкли.
- Я вас созвал на раду, добрые молодцы, запорожское товариство! Как вы присудите, так тому и быть.
- Рады слушать! - закричали казаки.
- Вам известно, молодцы, что бог взял у нас войскового писаря. Так богу угодно; против его не поспоришь. Жил человек и умер, а место его всегда живи: другой человек живет на нем. Так и мы умрем, и после нас будут жить!
- Правда, батьку! Разумно сказано! - отозвалось в толпе.
- Вот и у нас теперь осталось место войскового писаря; изберите, молодцы, достойного человека.
Кошевой спокойно стал, опершись на булаву, а меж народом пошел говор; тысячи имен, тысячи фамилий слышались в разных концах; не было согласия. Долго стоял кошевой, наконец поднял булаву, махнул - и говор прекратился.
- Вижу, - сказа-л кошевой, - что дело трудное: Ивану хочется Петра, Петру - Грицка, а Грицку - Ивана, и кто прав? Дело темное, в чужую голову не влезешь, будь спор о храбрости, о характерстве, сейчас бы решили - это дело видимое; а письменность не по нас...
- Правда, батьку!
