– Тогда, в ресторане, я мог бы поклясться…
– Ты был всего лишь голосом. Я не могла увидеть тебя. И никогда не увижу.
Он вспомнил, как лежала на руке Конроя ее рука, как она пробиралась между крошечными столиками.
Уверенная, спокойная. Изящные пальцы, скользящие по креслу, осторожно изучающие, узнающие. Пустой бокал в ее поднятой руке, а потом, наполненный, аккуратно опустившийся на стол. Ее удивление при появлении незнакомца. Смущение, робость, колебание не знакомый ли?
Реакции, действия, превратившиеся в инстинкты.
Укоренившиеся настолько, что справлялись с любой неожиданностью. Привычки, воспитанные годами.
Патрик вдруг понял, что сжимает край стола, и заставил себя расслабиться.
– А ты давно не видишь?
– С рождения.
Он шумно выдохнул. Почему-то он не был готов к такому ответу. Думал, что много лет, но не всегда.
Страшно было представить, что она никогда не видела солнца, цветка или, например, утра, как в его любимой Шотландии. Значит, она и понятия не имеет, насколько прекрасна.
– Как? – глухо повис между ними его вопрос. Наверное, это жестоко и грубо, но Патрику нужно было знать.
Если ее и задела его бестактность, Джордана этого не показала. Она даже не отвернулась, не отвела глаз.
– Я родилась преждевременно. В боксе для новорожденных что-то случилось. Двадцать восемь лет назад это не было редкостью.
– Но ведь твоя семья должна была что-то делать, искать пути, возможности лечения. Медицина постоянно развивается. Каждый день появляются новые лекарства, новые методы.
– Да, меня пытались лечить. Папа не оставлял попыток до самой смерти. Мне тогда было девять. А потом бабушка махнула на это дело рукой. Раз необратимое повреждение, сказала она тогда, нечего и стараться… По крайней мере в этом она оказалась права. Что-то промелькнуло на ее лице, что-то доселе не виданное Патриком. Промелькнуло и исчезло – слишком быстро, чтобы он смог это распознать.
– Бабушку твоя слепота возмущала, не так ли? Он сделал попытку объяснить непонятный промельк. Она стеснялась твоей неполноценности?
– Да, она меня презирала. – Улыбка ее стала мрачной, и Патрик удивился, что в незрячих глазах может быть столько тоски. Но она быстро взяла себя в руки и продолжала будничным тоном:
– За неполноценность и за то, что я не мальчик, который унаследовал бы фамилию Даниэль. Теперь, когда моя мама снова вышла замуж и живет в Швейцарии, из нашей семьи остались только мы двое, бабушка Эмма и я. Желчная старуха и слепая внучка. Последние из династии Даниэлей.
