Когда помощник портного опустился перед Коннором на одно колено и стал снимать мерки с его бедер, горец решил, что с него хватит, и, схватив портного и его помощника за высокие накрахмаленные воротники, поволок их к дверям.
— Но, милорд… — протестующе бормотал портной, — как же мы будем шить? Мы ведь даже не выбрали ткань…
— Шейте как хотите и из чего хотите, — выпалил раздраженный Коннор, — а счет пришлите ге… моему отцу.
Длинное лицо портного просияло.
— Будет сделано, милорд. С превеликим удовольствием…
Не обращая внимания на их почтительные поклоны, Коннор захлопнул дверь.
Но не успел он перевести дух, как за дверью снова послышались шаги, и лакей сообщил о приходе шляпника.
Оказалось, что портной был всего лишь первым в целой очереди лондонских ремесленников и купцов, горящих желанием предложить свои товары и услуги такому элегантному джентльмену, как наследник герцога Уоррика. Когда явился шляпник, Коннору пришлось перебрать столько вариантов шляп из бобрового меха, что, в конце концов, он решил, что было бы проще нацепить на голову просто бобровую шкуру.
Вслед за шляпником явился галантерейщик с головокружительным разнообразием носовых платков, носков, чулок и тростей с набалдашниками из слоновой кости. Потом настала очередь ювелира, предложившего множество колец, перстней и серебряных табакерок.
К тому времени, когда лакей доложил Коннору, что учитель фехтования ждет его в бальном зале, он был готов сразиться на шпагах хоть с самим дьяволом.
Радостно извинившись перед остальными посетителями, он поспешил в бальный зал, думая, что предстоящий поединок — как раз то, что ему сейчас необходимо.
— Черт побери! Вы что же, хотите, чтобы я дрался на этих штуках?
Когда до слуха Памелы донесся знакомый низкий баритон, она остановилась в пустом коридоре и прислушалась.
— Это годится лишь для штопки чулок, и ни для чего другого! Впрочем, если хотите, я могу засунуть ее вам в…
Вслед за этой угрозой послышалась бойкая французская речь. Приподняв подол, Памела поспешила на звук громких мужских голосов. Ей не пришлось слишком поднимать подол, платье и так было на четыре дюйма короче, чем нужно. Исчерпав весь скудный запас своих нарядов, Памеле пришлось позаимствовать у Софи ее любимое утреннее платье. От такого нахальства сестра долго плакала в подушку и бормотала обидные слова насчет лопнувших швов и фаршированных колбас.
Что и говорить, слишком узкий и жесткий лиф платья делал каждый шаг Памелы пыткой и не давал нормально дышать. Когда она, наконец, добежала до двустворчатых дубовых дверей в бальный зал и распахнула их, она совсем задохнулась и была на грани обморока, чему немало способствовало и представшее ее взору зрелище.
