Казанби, объятый ужасом, повторял:
— Где моя дочь?!
От обиды, гнева, ненависти лицо его перекосилось и в лунном свете казалось страшным.
— Давай поговорим спокойно, Казанби.
— Где моя дочь?!
— Здесь.
— Что-о?!
— Осторожно! Клянусь, это кончится недобрым! — и я вынул наган. — Будь сдержан и выслушай. Если сделаешь движение — я за себя не ручаюсь. Я, Мутай из Чихруги, бывший бандит в Большом ореховом лесу, умею бить наповал.
— Что она здесь делает?!
— Об этом и хочу поговорить с тобой.
— Ты врешь, ее здесь нет.
— Она здесь, она невредима, Казанби. Я ее люблю, Казанби, и хочу на ней жениться.
— Что-о?! Видно, не зря сказано: посади нищего на круп своего коня, так он тебя выкинет из седла!
Только дуло нагана удерживало его от прыжка. С каким наслаждением схватил бы Казанби своими твердыми руками мою бедную шею и задушил бы с превеликим умением. Прежде я еще не видал такого страшного лица, таких ужасных глаз, сверкающих от бессильной ярости.
— А давно ли ты сам перестал быть нищим, чтоб так говорить? Я б не мешкая пристрелил тебя и выбросил в ущелье шакалам, но ты уже мой тесть…
— Нет! Лучше убей!
— Еще одно движение — и я не пожалею пули даже для тестя! Сдержи гнев, Казанби, и постарайся понять, что скажу… Слышал о таком решении большевиков — коллективизация, коммуна, артель, колхоз? Слышал?
— Да, слышал.
— А слышал, что коллективизации сопротивляются кулаки?.. Слово «кулак» ты слышал?
— Что ты хочешь сказать?
— Плохи твои дела, Казанби! И ты это знаешь не хуже меня. Не потому ли поспешил выдать дочь за советского командира? Хитро задумано! С таким зятем, пожалуй, отнеслись бы к тебе снисходительно. Да и зять постарался бы оградить семью… Правильно я думаю или нет?
— И все это ты разрушил, Мутай из Чихруги…
Казанби остыл: понял, что имеет дело не с простым пастухом, которому трудно дается истолкование чужих поступков, понимание чужих решений и замыслов.
Перед ним стоял человек, каким-то нюхом чувствующий обстановку.
— Поверь, я не хотел расстроить или оскорбить тебя, Казанби. Но я люблю твою дочь!
— А что ты можешь дать взамен всего, разрушенного тобой?
— Ничего. Но думаю, власть учтет, что ты бескорыстно выдал дочь за батрака.
Мои слова показались Казанби злой насмешкой.
— Велика честь! — процедил он сквозь зубы.
— Казанби, я жду твоего слова.
— Хочу видеть дочь, потаскуху, что оскорбила мою папаху.
— Только прошу ее не оскорблять!
— Где она?
И я окликнул Зулейху. Она вышла из шалаша, опустив полные слез глаза, понурившись, стараясь дрожащими руками прикрыть грудь, всхлипывая. Она пыталась что-то сказать отцу, но не смогла. Да и что было ей говорить?
