Редактор газеты «Sunday Times» Кен Оуэн с женой находился в это время на полпути к базовому лагерю — он специально взял отпуск, чтобы быть поближе к южноафриканской экспедиции, а сопровождала их подруга Вудала, молодая француженка Александрина Годен. В Фериче Оуэн узнал, что Вудал дал от ворот поворот его репортеру и фотографу. Ошеломленный, он послал руководителю экспедиции записку, в которой говорилось, что газета не намерена отстранять Вернона и Шори от этого задания и что журналистам приказано вновь присоединиться к экспедиции. Когда Вудал получил это сообщение, он пришел в ярость и поспешил из базового лагеря в Фериче, чтобы встретиться с Оуэном.
Как рассказывал Оуэн, во время последовавшей очной ставки он спросил Вудала напрямик, значилось ли имя Дизел в разрешении на восхождение. «Не суйся не в свое дело», — ответил Вудал.
Когда Оуэн высказал предположение, что Дизел использовали только «как символ темнокожей женщины для придания команде ложного статуса южноафриканской», Вудал пригрозил ему, что убьет его вместе с женой. В какой-то момент разъяренный руководитель экспедиции заявил: «Я отрежу твою дерьмовую голову и засуну тебе в задницу».
Вскоре после этого журналист Кен Вернон прибыл в базовый лагерь южноафриканцев и, как оказалось, только для того, чтобы услышать от «мрачной госпожи О’Доуд, что он не будет принят в лагере»; об этом инциденте журналист сначала сообщил по спутниковому факсу Роба Холла. Позднее Вернон напишет в «Sunday Times»:
Я сказал О’Доуд, что она не имеет права не пускать меня в лагерь, поскольку моя газета за это заплатила. Когда я продолжал настаивать, она заявила, что действует по «инструкции» мистера Вудала. Шори, дескать, уже выбросили из лагеря, и я последую за ним, поскольку буду здесь лишен крова и пищи. Ноги у меня еще дрожали после перехода, и, прежде чем решить, бороться мне с этим указом или уходить, я попросил чашку чая. «Еще чего!» — был ее ответ. Госпожа О’Доуд подошла к руководителю шерпов Энгу Дорджу и отчетливо произнесла: «Это Кен Вернон, один из тех, о ком мы тебе говорили. Не смейте оказывать ему никакой помощи». Энг Дордж — золотой мужик с самообладанием горца, и мы уже разделили с ним несколько стаканов чанга, местного крепкого пива. Я взглянул на него и спросил: «Даже ни одной чашки чая?» К его чести и в лучших традициях шерповского гостеприимства, он посмотрел на госпожу О’Доуд и бросил: «Дерьмо», потом схватил меня за руку, притащил в палатку-столовую и подал кружку горячего чая и тарелку с бисквитами.
