Фокин не успел додумать: телефон вдруг зазвонил резко и пронзительно. Майор сорвал трубку с рычага.
— Да. Ало!
Треск и шипение, гул проезжающих машин. И кто-то дышит в трубку таксофона.
— Говорите! — рявкнул Фокин. Он уже знал, что сейчас услышит.
— А баба у тебя ништяк, — слышь, да?.. — пробился сквозь помехи сипловатый блатной голос. — В бойлерной. Пошарь-ка в бойлерной на всякий случай, ага. Совсем обнаглел, козел, слышь, да? А за твою наглость баба расплатилась, ага. Дергай из Москвы, падаль, ага. А то и тебя так сделаем, слышь, да?
* * *
— Два ребра, разрыв левого яичника, небольшое сотрясение… Больше ничего серьезного: ссадины, гематомы, — дежурный хирург хмуро смотрел в сторону. — Дело преходящее. Будет жить.
Фокин продолжал сверлить его глазами, возвышаясь молчаливым мрачным утесом — метр девяносто — посреди больничного холла.
— Что еще?
— Еще…
— Еще что?! — рыкнул он.
Доктор пожал плечами.
— Не знаю. Мазки взяли. Когда биология будет готова, может и прояснится… Это уже не по моей части.
Фокин плотно закрыл глаза. Он первый зашел в подвал и все видел. Для него все было ясно.
— Говорить с ней можно?
Хирург замялся.
— Только следователю.
— Я и есть следователь!
Отодвинув врача корпусом, он протиснулся в обшарпанную дверь. Палата была большая, коек на двенадцать. Стоны, бред, острые запахи лекарств и человеческой боли.
Жена лежала у стены, невероятно бледная и потускневшая — подбитая райская птица, оплетенная какими-то уродливыми трубками, шею обхватывает высокий гипсовый воротник («Что-то с шеей, а этот коновал ничего не сказал», — подумал Фокин), вокруг губ — синий венец кровоподтека. Или засоса?
— Наташ.
Он нашел её руку под одеялом. Наташа открыла глаза. В них была пустота и ужас.
— Сколько их было? — спросил Фокин. — Ты рожи их запомнила?
Наташа смотрела перед собой. Губы дрожали.
— Не бойся. Я их на куски порву!
Глаза снова закрылись. Фокин знал этот «синдром потерпевшего». Бегство от действительности, боли, стыда.
— Двое, — сдавленно произнесла она. — Сначала один, потом другой… Лиц не видела, было темно…
— А говорили что? — вопросы задавал не убитый горем муж, а следователь. Или, скорее, мститель.
— Пугали. Говорили, чтоб уезжали. Вспомнили какого-то Татарина. И еще… Один сказал, что это не приказывали…
Она зарыдала. Сначала тихо, потом все громче.
— Уедем отсюда… Сегодня же! Сейчас!!
Наташа кричала во весь голос, но получалось хрипло и тихо. Фокин развернулся. У двери немым укором стоял доктор.
