После этого эмоционального всплеска, Сталин продолжил более спокойно.
— Троцкий — барин, белоручка, краснобай, позёр… И вдруг такая резкая перемена? Почему? Теперь он видит, прежде всего, Революцию. Месяцем раньше — видел только себя в революции, если еще точнее — революцию для себя. Что с ним стряслось? Куда делись его чванство и зазнайство. Теперь даже звонкие фразы и лозунги — исключительно по делу. Что думаешь? — Сталин в упор глядел на Феликса Эдмундовича, тот пока молчал, обдумывая сказанное Иосифом Виссарионовичем.
— А откуда в нем появилась эта несвойственная ему ранее человечность? — продолжил Иосиф Виссарионович. — Куда делась безжалостность, жестокость — с которой он подвергал децимации целые дивизии и организовывал концлагеря? Теперь он предпочитает договориться с явными контрреволюционерами. И главное — он с ними договаривается! Все это, заметь, Феликс Эдмундович, для скорейшей победы Революции. Заболел он, что ли?
Дзержинский покачал головой.
— Подожди, Коба. Если он и заболел, то по нему это совершенно не заметно. Он выглядит настолько хорошо, что я уверен, он еще на наших с тобой похоронах насморк схватит.
Мне доложили, что во время движения его поезда в Вятку, едва не произошло крушение.
Лев очень сильно ударился головой, разбил затылок в кровь. Доктор диагностировал черепно-мозговую травму и сильнейшее сотрясение мозга. Однако по нему не скажешь этого совершенно.
Сталин на некоторое время задумался над словами Феликса Эдмундовича.
— Яцек, если нет никакой болезни, да и не было никогда. В какую игру тогда Лев играет?
— Совершенно непонятно. Однако кто мешает нам проверить его на вшивость, как русские говорят? — Дзержинский внимательно посмотрел на Наркома национальностей. Сталин усмехнулся.
— Товарищ Дзержинский, ты веришь кому-нибудь?
— Нет, Коба, не верю. Может быть тебе, но только самую малость, да и это только может быть.
— Вот и я не верю. Доверился — погиб. Доверился Льву Давидовичу — погибнешь еще быстрее. Еще менее я верю в его раскаяние. Как и в то, что это все не ширма, а действительно делается для, заявленной Троцким, победы революции.
Просчитаем Льва, Яцек? Неужели такое нам не по силам?
— Так ест. Добже, Коба. Як пан Буг Святы — просчитаем.
— Предлагаю так, Яцек. Я говорю, ты слушаешь, задаешь вопросы и поправляешь меня, если я не прав. Согласен?
— Добже, Коба, — Дзержинский сел в кресло, откинулся назад и, прикрыв глаза, приготовился слушать. Сталин принялся расхаживать вдоль стола и, прикурив, приступил к анализу ситуации.
