— Иди, иди, гнида, пока я тебя на ваучер не натянул, — процедил Леша сквозь зубы.
— Ой-ой, напугал, как же ты натянешь, если он у тебя не стоит ни разу?
Дима со стуком поставил початую вторую бутылку на землю и хохотал, держась за скамью.
— И она мне ни хрена не подруга, понял? — сказал Слава. — Просто знакомая.
— Знакомая, ага. Чем вы там с ней занимались, у тебя в квартире?
— Какая разница! — заорал Слава. — Ничем не занимались. Говорили о том, какой ты тупой.
— Ну вас всех на хрен, — сказал неожиданно миролюбиво Леша и махнул рукой.
Леша довольно часто некстати остывал на пике спора — видимо, когда чувствовал, что неправ. Кроме того, он нередко бывал развязен и груб в узком кругу, но стоило кругу чуть расшириться, вся его развязность мгновенно улетучивалась, а с ненавистными ему девушками он почему-то никогда не ругался и в их присутствии становился смирным, как овечка. Непонятно, чем это объяснялось: то ли деликатностью, то ли просто трусостью. По мнению Славы, это могло означать, что Леша не ненавидит никого по-настоящему, а лишь внушает себе эту ненависть, и потому еще не так безнадежен.
— Короче, — сказал Леша, — мы за сухариками идем или где? Вашу мать.
— Ты же только что сожрал пачку! — удивился Дима.
— Ничего не знаю, — сказал Леша, капризно хлопнув ладонью по скамье, — где мои сухарики, я вас спрашиваю. Срочно в магазин. Не могу, вашу мать, отказаться!
— Сухарики вредны, — мрачно вставил Слава, — я их больше не ем. Я завязал.
— Завяжи лучше веревку на шее, — посоветовал ему Леша, — я тебе даже сам ее намылю по такому, бл…, удачному случаю! Короче, я иду, а вы как хотите.
Он встал со скамейки и швырнул пустую бутыль в повисшее на перекладине железное зеленое ведро. Ведро загрохотало и закачалось, испуская металлические стоны.
— Идем, — встрепенулся Дима. — Я пивка еще закуплю.
Дима поднялся на ноги и едва не свалился на землю.
— Пьянь подзаборная! — сказал Леша. — Куда тебе 'пивка'? Ты же лыка не вяжешь.
— Норма-ально! — заверил его Дима. — Это я споткнулся. Я еще столько же выпью влегкую!
Ребята зашагали в сторону ларька, оставив Славу на скамье. Дима немного запинался на ходу. Слава задрал голову, допивая остатки пива и глядя на верхушку кирпичного дома-башни. В душе у него все еще разливались горечь и гнев. Пухлые лохмотья разноцветных молочно-белых и серых облаков заплывали на крышу дома, их большие прозрачные тени скользили по серой стене вверх; казалось, что дом медленно всем своим массивным корпусом наклоняется, грозя обрушиться на Славу.
