Кроме того, к тому времени, когда я отреагирую на шум от вампира, которого я не увижу, я буду уже хуже, чем мертв.
Поэтому я прошептал слова, такие же надежные и простые, как ручной граммофон и начал подъем по лестнице в идеальной тишине, что казалось мне хорошей идеей. Я регулярно занимался бегом, но бег по пешеходной дорожке или по песчаному пляжу это отнюдь не то же самое, что бег вверх по лестнице. К тому времени, когда я поднялся на девятый этаж, мои ноги горели, дыхание сбилось, а левое колено меня просто убивало. Какого черта? Когда это мои колени были чем-то, о чем я беспокоился?
Мысленно приободрив себя, я замер перед дверью в холл девятого этажа, открыл её все еще прикрытый плащом тишины и затем скинул заклинание, чтобы прислушаться.
Шипящая, булькающая речь на языке, который я не знал, раздалась из холла передо мной, должно быть впереди за углом справа. Я буквально задержал дыхание. У вампиров сверхчеловеческие чувства, но они подвержены отвлечению внимания, как и все остальные. Если они говорят, то могут не услышать меня, а постоянное присутствие людей в этом здании, вероятно, скрыло от них мой запах.
«И почему, — прошептал голос откуда-то из глубины шторма в моей груди, — я должен прятаться от этих ничтожных убийц?» Вампиры Красной Коллегии убийцы, все до единого. Полуобращенные вампиры не завершают превращение до конца, до тех пор, пока не убьют другого человека и не утолят свою жажду первой крови. Конечно, невинная душа, обманом или силой затянутая в Красную Коллегию, с ужасом обнаруживает себя отданной на милость нового и почти непобедимого голода, но это не меняет тот факт, что они получают клубную карту члена Красной Коллеги, только совершив убийство.
Монстры. Монстры, которые утаскивают людей во тьму и подвергают их невыносимым мукам, принимаемыми их жертвами с удовольствием — и я знал это наверняка. Однажды они проделали это со мной. Монстры, которые существовали, как чума, на миллионах.
Монстры, которые забрали моего ребенка.
Один знаменитый человек однажды написал: «Не вмешивайтесь в дела чародеев, они чувствительны и быстро приходят в ярость». Толкиен был по большему счету прав.
Я шагнул вперед, дав двери с хлопком закрыться, и прорычал:
— К дьяволу чувствительность.
Булькошипение, доносящееся из-за угла, прервалось возгласом, который не было нужды переводить:
— Что?
Я поднял жезл, нацелив его в угол передо мной, и направив в него свою ярость, волю и силу, прорычал: «Fuego!»
