Потом настала очередь жены Поскребышева. В НКВД она призналась, что была троцкисткой, а также немецкой шпионкой, и ордер на ее арест Поскребышев должен был лично передать на подпись самому Сталину.
- Ты что, и в самом деле бабу жалеешь? - даже рассмеялся тогда Сталин. - Не горюй! Найдем тебе бабу! - и в тот же день прислал ему молодую женщину вместо старой жены. А сейчас и Поскребышева уже нет и лишь ему, Берии, странным образом все это время удавалось ускользать, словно все эти годы его приберегали для чего главного - для чего-то чудовищно главного, при мысли о котором начинала колотить дрожь. Наверное, он смог бы ускользнуть и сейчас, но чисто звериное чутье ему подсказывало, что наступил некий предел, за которым уже нет пределов. У него просто нет выбора, а это и есть самый лучший выбор. Неспроста сам Coco называл его, Берию, не иначе как: "Человек с головой змеи".
25.
Какое-то время он сидел не двигаясь. Огромный дом был темен - ни музыки, ни роскошных машин. Даже собаки из расположенной за речушкой псарни (которых на ночь обыкновенно выпускали во двор) не подавали признаков жизни.
В сопровождении Надорая и двух автоматчиков прошли в просторный вестибюль. Здесь было несколько дверей и вела лестница наверх.
- Где прислуга? - спросил, когда включили свет.
- Заперта до дальнейших распоряжений.
У массивной бронированной двери, ведущей в кабинет и спальни, все остановились. Надорая осторожно снял пистолет с предохранителя и краем дула попробовал открыть запертую изнутри дверцу окошка, в которое прислуга по сигналу подавала вождю пишу. Не получилось.
По знаку Надорая, кто-то уже начал прилаживать к двери небольшое взрывное устройство.
- Стой, не надо, - представил вдруг, как сможет перепугаться от взрыва его Нино. Возможно, в эту самую минуту она пробует открыть дверь, но ключи у хозяина в кармане, а сам хозяин... Его даже бросило в жар...
- Зачем взрывать, если можно снять, - услышал сзади спокойный голос полковника Саркисова, который тут же пригласил несколько солдат, и, поддев монтировкой, дверь легко сняли.
Он лежал ничком посреди ковра, неловко подвернув под себя руку. Другая скрюченными пальцами тянулась к столу, который был накрыт на двоих. Запотевшая бутылка шампанского в серебряном ведерке со льдом, его любимое "Кинзмараули", горка черной икры, шоколад, фрукты, а над этим всем сладковатый запах "Герцеговины Флор", словно запах самой смерти, которая затаилась где-то здесь, в голубоватых сумерках рассвета.
