— Куда это? — прервал Леон.
— К ростовщику. Итак, по дороге я расскажу вам о первых шагах моего друга Равенуйе в Париже.
Проходя мимо каморки привратника. Газональ увидел мадмуазель Люсьенну Равенуйе, занимавшуюся сольфеджио; она училась в консерватории; сам Равенуйе читал газету, а его супруга разбирала письма, которые ей предстояло разнести жильцам.
— Благодарю вас, господин Бисиу, — сказала девица.
— Это не крыса, — шепнул Леон Газоналю, — это личинка стрекозы.
— Видимо, — заметил Газональ, — привратника, как и всех прочих парижан, легче всего расположить к себе билетами в ложу...
— Видите, он уже приобретает лоск в нашем обществе! — вскричал Леон, восхищенный каламбуром.
— История Равенуйе такова, — начал свой рассказ Бисиу, когда трое друзей вышли на бульвар. — В 1831 году Массоль, известный вам член Государственного совета, был адвокатом-журналистом и мечтал в ту пору стать всего лишь министром юстиции; Луи-Филиппа он великодушно соглашался оставить на троне. Нужно простить ему честолюбивые притязания: он южанин, родом из Каркасона. Однажды утром к нему является молодой земляк и говорит: «Вы меня хорошо знаете, господин Массоль, я сын вашего соседа, бакалейщика, и приехал сюда, потому что у нас прошел слух, что здесь для каждого находится местечко...» У Массоля мурашки забегали по телу, когда он это услышал; он тотчас сообразил, что стоит ему помочь этому соотечественнику, которого он, к слову сказать, совершенно не помнил, — и к нему нагрянет вся его родная провинция; все шнурки от звонков, счетом одиннадцать, будут оборваны, ковры истоптаны, единственный его слуга сбежит, начнутся недоразумения с домовладельцем из-за лестницы, соседи станут жаловаться, что дом пропах чесноком и дилижансом. Поэтому он смотрел на просителя, как мясник смотрит на барана, прежде чем его зарезать. Но хотя земляк отлично понял этот взгляд, вернее, этот удар кинжалом, он, по словам Массоля, нимало не смущаясь, продолжал: «Я честолюбив, как все, и вернусь домой не иначе, как богачом, если вообще вернусь туда; ведь Париж — преддверие рая. Говорят, вы пишете в газетах и делаете здесь погоду; вам стоит только попросить правительство о чем-нибудь — и любая ваша просьба тотчас исполняется. Но если у меня, как у всех нас, есть способности, то я все же себя хорошо знаю: я человек необразованный; у меня неплохие задатки, но я не умею писать, и это несчастье, так как мысли у меня водятся. Поэтому я не думаю соперничать с вами; я трезво оцениваю себя: это мне не по силам. Но раз вы всё можете, а мы вроде как братья — в детстве играли вместе, то я рассчитываю, что вы меня выведете в люди, окажете мне покровительство... Так вот, я должен и хочу получить место, которое соответствовало бы моим возможностям, тому, что я собой представляю, место, где я мог бы составить себе состояние...» Массоль хотел было без долгих проволочек крепко обругать своего земляка и выставить его за дверь, но тот неожиданно закончил свою речь следующим образом: «Поэтому я не прошу у вас должности чиновника; там продвигаются черепашьим шагом, ваш кузен уже двадцать лет прозябает в разъездных контролерах... Нет, я хотел бы попробовать свои силы в качестве...» — «Актера?» — спросил Массоль, обрадованный такой развязкой. «Нет; у меня подходящая внешность, хорошая память, выразительная жестикуляция, но в театре слишком много трудностей. Я хотел бы попробовать свои силы в должности... привратника». Массоль с невозмутимым видом ответил: «Там трудностей еще больше, но по крайней мере вы увидите, что каморки привратников, не в пример ложам, никогда не пустуют». — И, по словам Равенуйе, Массоль выхлопотал ему место привратника.
