— Прошу прощения, — смутился «рамоли», — но я надеялся, что вы сможете его разговорить… По крайней мере, ваша находка с латынью…
— Мальчишество, — сказал Рязанов, махнув рукой. — Откуда арапу знать латынь? Что ваши рыбаки, не пришли еще?
— Нету пока. Хотели про медведя послушать?
— Не только — хотел порасспросить, где места рыбные, люблю иногда посидеть с удочкой.
— Самых что ни на есть рыбных мест Никитка вам все равно не укажет, даже если я велю, а плотвицы наловить можно и во-он там, шагов двадцать от мостика, где бабы белье полоскают, — указал рукой Армалинский. — Сухо там, и удобно, и комаров мало.
— Благодарю, Илья Ильич. Поутру непременно схожу.
— Ништо… А про медведя коли и в самом деле хотите слушать, так я вам Никитку пришлю, как явится. Avec le plus grand plasir[21].
Своего обещания Илья Ильич Армалинский не забыл. Ввечеру Трофимыч пришел к Рязанову, читавшему в своей комнате привезенный из Парижа «Мещанский роман» Фюретьера, и сказал, что барина спрашивает мужик господина Армалинского.
— Гнать его взашей или же говорить желаете с этим мизераблем? — спросил Трофимыч, показывая полное небрежение к мужику «рамоли» и некоторое знание французского (видать, подслушал у барина).
— Сейчас спущусь. Скажи ему, пускай обождет, — сказал Иван Иванович.
Никитка оказался совсем молодым мужиком, конопатым, безбородым и стриженным скобкою. Он сидел прямо на ступеньках и при появлении Рязанова поспешно вскочил, отряхивая порты.
— Здравствуй, братец! — сказал Иван Иванович. — Что, поймал ли Илье Ильичу налима или сома?
— А куда он денется! — гордо отвечал Никитка, высморкавшись и ловко оббив пальцы о порточину. — Да такой сом, барин, без малого пуд весом! Дядю Прова едва не утопил. Хорошо, я нырнул да помог.
— Это хорошо. Я вот зачем звал тебя, брат Никитка: Илья Ильич сказал, ты медведя видел. Было такое?
— А и было! — закивал Никитка.
— Ну, идем вон в беседку, чтоб тут на дороге не торчать, там мне все и расскажешь.
В беседке Иван Иванович сел на лавочку. Никитка помялся и остался стоять, но Рязанов и ему велел садиться.
— Не маячь. А теперь давай рассказывай.
— А што там рассказывать… Шел я третьего дня ночью домой…
— Что ж тебя ночью носило?
— Дак это… В Лепешкино ходил, да припозднился, — неопределенно сказал Никитка.
— Из Лепешкино, получается, домой шел. По дороге или как?
— По дороге. Темно уже было, страшно, хучь там и через лес можно, чтобы крюков не вертеть. Днем-то, ясно, я через лес пошел бы. Ну и тут он.
