Выйдя из вагона, Иван Иванович Рязанов увидал все то, что ожидал увидеть еще в дороге. Маленькое зеленое здание станции, подле зеленый же домик, крашенный явно краденой станционной краскою, вокруг домика в изобилии пыжатся георгины, на заборе — петух, а под забором, как водится, — свинья с поросятками.
В вагоне Рязанов чрезвычайно устал. Напротив него разместился тщедушный почтовый чиновник с огромным семейством, кое плакало, дралось между собою, гадило, неопрятно кушало, устраивало свалки прямо на полу, а жена чиновника, чахоточная женщина, с мелким убогим лицом и желтыми болезненными волосами, лишь оглядывала происходящее с ужасом и изредка говорила:
— Ах, что же вы, дети? Оставьте! Оставьте! Полно вам шалить! Сейчас позову городового!
И безжалостно шлепала при этом голозадого младенца, который шалил куда менее своих братьев и сестер, но за неподвижностью своей вынужден был за них отдуваться, как это обыкновенно и бывает с увальнями. Рязанову припомнился такой же вот толстоморденький и медлительный гимназический товарищ Мишенька Лебедев, пошедший затем по армейской части и, кажется, уже дошедший до капитана.
— Вот розгою! — напугал детишек мастеровой, ехавший на соседней лавке с кожаным сундучком в охапке. Дети принялись плакать, а мать — утешать их со свойственной всем матерям нелогичностью, как будто и не она звала только что городового. Сам многосемейный чиновник-отец с печалью взирал в окно и не желал обращать ни малейшего внимания на выходки чад, а после и вовсе вышел в тамбур.
Городовой не пришел застращать шалунов, и к станции Рязанов прибыл с жуткой головной болью и полнейшим отвращением к детям самого разного пола и возраста.
Стоянка была недолгой: ударили в колокол, поезд дернулся, адски загрохотал железными сочленениями, паровоз загудел и поволок состав прочь, в лес, где терялась узкая рельсовая тропинка Рязанов же взял саквояж — артельщиков поблизости не наблюдалось, да и откуда им тут быть — и зашагал к станции.
Когда и как добраться к Миклашевским, он еще не решил и не исключал возможности заночевать в городке, каковой, он знал доподлинно, был всего-то в пол-версте к северу. Однако прежде не мешало хоть немного перекусить в станционном буфете. Дело в том, что дорогою Иван Иванович вовсе ничего не кушал — ехал на пустой желудок, дабы избежать забот с естественными отправлениями организма. Рязанов желал думать, что рано или поздно кто-нибудь многоумный построит вагоны с ватерклозетами, но пока таковых в местном поезде, к сожалению, не имелось.
