Под вечер на своем помятом стареньком "Москвиче" прикатил заместитель Погосова по лаборатории Наум Тырса. Привез на подпись отчет, заявки, ксероксы статей из "Physical Review".
Топилась печка. Погосов в ковбойке сидел перед огнем. Был он хорошо поддавши. Бутылка "Столичной" стояла у его ног и банка с огурцами. Допили остатки. Погосов хотел открыть новую. Тырса отказался, он был за рулем. По какому поводу шеф надрался, выяснить не удалось. Известно было, что Погосов в одиночку не принимал. О лабораторных делах не расспрашивал, требовал пойти на берег что-то посмотреть. Угомонить его не удалось.
Из леса выползали сумерки. Темные дома стояли за позеленелым штакетником. Тырса придерживал Погосова, умеряя его шаг. Рассказывал про старшего лаборанта Муркина. Появился на новой "Тойоте". Откуда у него, спрашивается? Недоучка, бездельник. Он, Тырса, кандидат наук, мается со старым драндулетом, а этот прохиндей...
- Представляешь! Мне растолковали, откуда. Помнишь его фефелу лохматую. Она теперь в банке. Наш Муркин ее пристроил, это тоже мафиозная история, и она внедрилась туда, как вирус, ну и, соответственно, они теперь затеяли большой шахер-махер - участок бывшего нашего пионерлагеря оттяпать под загородное казино.
Тырса клокотал от возмущения, брызги летели из-под усов, когда он описывал, как эта фефела продала дом своей матери, а ее сунула в больницу для престарелых.
- Всех подмазали, начальство боится с ними связываться. Вчера Муркин при всех заявил, что в Австрию за приборами поедет он. Смешно, да? Но факт. Так и будет. Уверяю тебя.
На берегу размахнулся во всю ширь горизонта закат. Лес, пляж, воды замерли, глядя на действо, творимое небом. Там, пылая, бежали краски, смешивалось лиловое с алым, лимонным, рыжим, и все это плавилось в сказочном золоте, отблески золотили вершины облаков.
Погосов смотрел, как прошедший день тонул вместе с встречей, с чудом, расставанием, погружался в небытие, уходил безвозвратно.
- Нет, как тебе это нравится, - продолжал Тырса, не в силах остановиться. - Не могу видеть безнаказанность. Подумаешь, кандидат наук, сказал он, - это при всех, мол, кандидатскую можно сляпать за две тысячи баксов, запросто! И сляпают, смешно, но факт!
Они стояли у перевернутой лодки, лицо у Погосова было незнакомое, нездешнее, и Тырса замолчал.
Чайки выстроились по кромке льда, смотрели не на закат, а на них.
- Вот, когда я не сплю, у нас с тобой общий мир, - вдруг сказал Погосов, - а во сне у меня свой собственный, никому не известный. Спрашивается, зачем он дается человеку?
