Сижу на корточках, нагнувшись над магнитофоном, и слушаю, как лягушачий оркестр приступает к исполнению полифонического концерта. Сижу неподвижно, стараюсь не шевелиться — ведь микрофон с параболическим рефлектором воспримет малейший шелест одежды. Тихо повернув голову, чтобы проверить, насколько окраска вечернего неба приблизилась к полуночной синеве, уголком глаза улавливаю какое-то быстрое движение. Приставляю ко лбу ладонь козырьком, чтобы лучше видеть, но вместо ожидаемых оленей в сумеречном свете различаю сзади наискосок непонятное короткое возвышение, что-то вроде лежащего на земле бревна, которого, как ни странно, раньше не заметил.
Я продолжаю записывать скрипы, свисты, хрипы, бульканье, кваканье земноводных музыкантов и, лишь когда кончается лента, возвращаюсь в бунгало, где путеводной звездой светит керосиновый фонарь.
Наутро я не обнаружил у пруда ни бугорков, ни бревен. Зато там были четкие следы леопарда; у этого зверя заведено вечером подкрадываться к водопою и занимать стратегическую позицию, прежде чем сюда же придут аксисы, чтобы поужинать окаймляющей пруд сочной травой.
Вернувшись в тот вечер в бунгало, где меня ждал обед, я установил штатив с параболическим рефлектором, направил его на пруд и сел за стол. Только я приступил к своей поздней трапезе, как от водопоя донеслись истерические крики оленей. Леопард явно пошел в атаку.
Пожелай он напасть на меня, ему было бы легче легкого осуществить свое намерение. Я сидел на корточках, а это опасное положение. Большинство индианок в Суринаме, ставших жертвами ягуара, были атакованы именно в такой позе, придающей человеку некоторое сходство с естественной добычей и потому располагающей зверя к нападению. Ну а в данном случае леопардом скорее руководило любопытство, и к странному созданию с непонятной широкой воронкой он подкрался ради забавы.
Утром я, по обыкновению, приступил к работе «раньше, чем черт свои туфли надел», как выражаются у нас в Швеции. Но леопард в отличие от черта бродил всю ночь и несомненно был недоволен неудачной охотой.
Итак, я топтал рыхлый белый песок на опушке у пруда, записывая отдельных участников утреннего концерта пернатых. Песок приглушал мои шаги, к тому же я, чтобы лучше слышать, старался двигаться бесшумно; по опыту работы с совами мне было известно, что даже эти изощренные слухачи не слышат добычу, двигающуюся по рыхлому песку. А потому, когда я внезапно появился метрах в десяти от леопарда, это явно оказалось для него полной неожиданностью. Только я обогнул зеленый мысок, как в кустах впереди послышалось негромкое, но весьма категорическое рычание. Протяжный басовитый, ровный звук напоминал жужжание хорошо отлаженного электромотора. Я осторожно установил штатив с рефлектором, направил круглое отверстие параболы на источник звука и записывал рычание, пока оно не затихло. Перемотав затем до конца остаток ленты, выключил магнитофон, потихоньку отступил, чтобы не слишком провоцировать недовольного леопарда, и стал собирать свое имущество. При этом я с досадой обнаружил, что запас магнитной ленты кончился; надо было возвращаться в бунгало за новыми бобинами.
