— Ну так вот, он круг протоптал — мы ж не торопились-то, ну, такая забава редко выпадает — а когда на свой же след вернулся, то на дерево полез, а дерево то с другим веревкою связано, а то в свою очередь с третьим, и так почти до ручья, чтоб, значит, с дерева и на воду, где уж тут собакам сообразить. Да и мы-то вверх не больно глядели.
— Неужели ушел? — Вот это было бы неожиданной развязкой.
— Обижаешь, кисуля. В тот раз пришлось, конечно, возвращаться, ну да мы через две недельки снова вышли, собак, как водится, по следу, ну а я и Тилли в засаду у дерева, сутки этого урода ждали, зато потом весело получилось. Забирается он на дерево, а веревки-то обрезаны, он спускаться, а тут мы. — Серб быстрым движением снял со ствола белую ночную бабочку и, перехватив пальцами толстое мохнатое тельце, поднес ее к моим глазам. Бабочка в тщетной попытке вырваться истерично дергала короткими некрасивыми крылышками и широкими ветвистыми усиками.
— Вот и он как эта бабочка, ни вниз, ни вверх… правда смешно?
— Убери!
У бабочки круглые глаза и свернутый спиралью хоботок, вокруг крыльев белое облако отлетевших чешуек. Серб, усмехнувшись, сжал пальцы, желтоватые бабочкины внутренности потекли по пальцам, а тельце продолжало дергаться.
— Живучая мерзость, — Серб отбросил бабочку в сторону. — Тот браконьер тоже живучим был, двое суток на сосне просидел, ну и потом еще неделю в камере протянул… у людей кровь красная, у бабочки желтая, а у тебя какого цвета, а кисуля?
— Такого же, как у тебя.
— Ну, на свою кровь смотреть не интересно. Кстати, давно хотел спросить, ты не боишься?
— Тебя? Нет, не боюсь.
Во всяком случае, пока со мной оружие. Серб, конечно, псих, но псих благоразумный, лезть на рожон не станет, он уже имел возможность убедиться, что я сильнее, ну или хотя бы не слабее.
Это я себя так успокаиваю, на самом деле от его историй мне становится очень даже неуютно. А Серб снова впереди, идет как ни в чем не бывало, песенку свою насвистывает. Весело ему.
— Ты, кисуля, изредка вверх-то поглядывай, — бросает он, не оборачиваясь, — а то мало ли…
Лес закончился внезапно. Ровные шеренги сосен замерли у невидимой границы, и только куцая травка кое-где разбитая белыми проплешинами лосиной бороды да неестественно-хрупкие кусты бересклета осмеливались нарушить ее. Впрочем, кусты исчезали шагов через пять, трава — через пятнадцать, а дальше, до самого чертова горизонта тянулась сухая, разодранная глубокими трещинами, земля. При всем этом она поднималась вверх, образуя то ли горб, то ли опухоль.
