Ну вообще все другое. Другая жизнь. Даже вот салфетки на столах – не бумажные! – как норма, понятно? Да сейчас-то что. А вот раньше, ну, в конце еще ХIХ века, так тогда полагалось на каждого кадета – он сам читал в их библиотеке «Табель вещам обмундирования, белья, постелей и снаряжения в кадетских корпусах…» – салфеток ручных на каждого – 6, носовых платков – 8, утиральников (это полотенец значит) – 6.
Кадету надо уметь вести себя везде – и за столом, и в транспорте, и на улице, и на балу… А его дружки сейчас только матом, и при девчонках. А те хихикают!
Кадет так себя вести не может. Кто-то должен лицо России поддерживать, как их старший вице-сержант говорит. А то и правда в других странах будут думать, что у нас не лицо, а пьяная харя. И где, скажут, ваш хваленый русский язык, «великий и могучий», как ваш Тургенев писал? Что от него осталось-то? Пятнадцать-двадцать слов, вам больше и не надо, хватает. Наезд, крыша, разборка, гонишь, не грузи меня, отстегнуть, короче, типа, крутой, конкретные пацаны… Ну еще, скажем, примочки и прибамбасы (это слово, правда, Петр сам тоже употребляет). И мат. Все.
Но прежним его дружкам этого уже не объяснишь – вообще не поймут, о чем это он. Для них Россия – одно, а банка пива всегда в руке – другое. На Россию пусть кто-то там пашет, это все не про них.
Петр Волховецкий шел, погруженный в эти размышления, но не забывая поглядывать по сторонам, чтобы не пропустить офицера, поскольку был он – так получилось – в форме, хотя уже и числился на каникулах.
А в это же самое время в город Омск въезжала небезызвестная черная «Волга» под номером 802, только за рулем ее, как уже говорилось, были не Саня и не Леша, а Часовой. Рядом с водителем по-прежнему сидела Женя. На заднем сиденье у левого окна – проснувшийся Мячик, посередке – Том Мэрфи, у правого же окна во все глаза таращилась на улицы Омска опять-таки небезызвестная бабка, тоже проснувшаяся и без умолку комментировавшая увиденное.
По тротуару шел парень в синих атласных штанах, широких, как у сыновей гоголевского Тараса Бульбы (то есть – «шириною в Черное море», тютелька в тютельку). Штанины ниспадали на кеды волнами. А кеды были на пятнадцатисантиметровой подошве.
– Батюшки-шветы! – вскрикивала бабка. Видно, от нервной перегрузки говорила она сейчас не так, как в поселке, а каким-то уже сверхдеревенским слогом и по-особенному шамкая, будто у нее по дороге повыпадали все до одного зуба. – А энтот-то кто? Из шамашедшего дома убег, верно вам говорю! Яво ж ишшут уже! Вы в милицию пожвоните пошкореича!
