— Не жалуюсь.
— А у нас снова огненная буря. — Пожаловался зомби. — Духота, пепел в глаз лезет, радиус видимости никакой. Вот, пока тебя ждал, хоть отдохнул немного. Дождик — это просто божий дар.
Крысолов подошел ближе и присел на корточки перед зомби.
— Принес? — спросил он.
— Куда ж я денусь. — отозвался зомби. — Попробовал бы я не принести. Мне бы и второй глаз выклевали. На, держи.
Из-под мокрых газет показалась бледная рука со скрюченными пальцами. Крысолов взял то, что протягивал зомби, а потом поднялся.
— Послушай. — Сказал зомби. — Неужели и тут конец света?
— С чего ты взял?
— Я неделю назад сунулся на одно кладбище в Нью-Йорке. А там валялась доска для общения с духами. Ну, я подумал и прихватил с собой. И спросил у доски, правда ли, что земле конец?
— И что ответила доска? — заинтересовался крысолов.
— Какой-то невнятный набор букв. ХВРЖЫФ. Как думаешь, это что-нибудь значит?
Крысолов пожал плечами.
— Не думаю — сказал он. — А вот о конце света, это ты прав. Недели не пройдет, как Брокк все здесь угробит.
— И дождя не видать… — вздохнул зомби, поежившись в мокрых газетах.
Но крысолов его уже не услышал.
Под ногами хрустело стекло. С неба капало. Дождь еще только собирался заступить на вечернее дежурство. Крысолов перешел через дорогу и поймал такси.
— За город сколько? — спросил он, наклонившись к открытому окну.
Водитель поежился от внезапного необъяснимого чувства, закравшегося в душу.
— Эээ… — пробормотал он. — А сколько дашь?
— Неделю жизни. — отозвался крысолов. — Как раз доживешь до апокалипсиса. А больше и не надо.
Водителю внезапно захотелось вдавить педаль газа в пол. Или выбраться прямо через окно на улицу и бежать, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого странного сутулого человека с горящими глазами и острым подбородком.
— Шутите?
— Шучу. — Сказал крысолов, распахнул дверцу и уселся рядом. — Просто так отвезешь.
Водитель кивнул, завел мотор и тронулся с места. Руки его дрожали, лоб мгновенно покрылся крупными каплями пота. На перекрестке водитель понял, что за странное чувство гложет его душу. Это чувство называлось — паника.
Клим Виноградов терпеть не мог дни рождения. Если бы за пару часов до праздника на землю упал метеорит и сжег бы все живое, то Клим был бы счастлив. Более подходящего способа избавиться от назойливой любви отца он пока не придумал.
Дело в том, размышлял Клим, склонившись над мольбертом, что у отца гипертрофированное чувство любви. Вот же словечко… отец думает, что без его любви сын будет страдать, у сына случится острый приступ депрессии, сыну начнут сниться страшные сны… Так, здесь чего-то не хватает… — Клим задумчиво провел пальцем по черновому наброску. Этим линиям определенно нужна помощь… Дело в том, что отец думает, будто его сыну все еще двенадцать лет. Пусть он раструбил всем своим знакомым, что сынишке исполняется двадцать, но в душе отец все еще видит маленького сопливого подростка, который скучает по матери, которому нужны тепло и забота… Так, это сюда… Сочный цвет… А ведь двадцать лет — это период взросления. Полного и безоговорочного. Ну, как объяснить отцу?.. Дирижабль выходил, как живой. В смысле, как настоящий. Этакий серебристый, гордо парящий над облаками… А сюда нужен краешек солнца…
