— Нет! Я не собираюсь это обсуждать. Отдай мне бумагу.
Снова она попыталась вырвать лист из его руки. И снова он с легкостью отбил ее атаку.
— Так для кого все-таки собака?
В прежние времена, если не срабатывало молчание, то иногда помогала уступчивость.
— Это сюрприз. Отдай бумагу.
— Я тебе не верю.
Роум все еще держал листок так, что она не могла его достать.
— Что происходит? Я жду объяснений.
— Происходит? С чего ты взял, будто что-то происходит? — Лисса начала терять терпение.
Еще одна безуспешная попытка вырвать список. Роум зажал листок бумаги в кулаке и скрестил руки на груди.
Теперь, чтобы достать бумагу, ей пришлось бы вступить в тесный контакт с его слишком привлекательным телом. От этой мысли во рту у нее пересохло.
— Я жду, — объявил он. И снова в его глазах промелькнуло самодовольство.
«Что плохого случится, если он узнает?»
Лисса отвернулась от него, сознавая свое поражение, глядя поверх его плеча на автостоянку, занятую лишь ее машиной и ярко-красным «корветом», который, несомненно, принадлежал Роуму. Как обычно, брат опаздывал. Исчезла последняя надежда избавиться от Роума.
— Я полагаю, ты ждешь объяснения, — начала она медленно.
— Я тоже так полагаю.
Тон, каким он это произнес, отнюдь не улучшил ее самочувствия. Лисса взглянула вверх, не ожидается ли в ближайшее время удар грома, который смог бы избавить ее от неминуемого объяснения. Кристально чистое небо отвергало даже эту надежду на спасение. Землетрясений в их краях тоже не ожидалось в ближайшие сто лет. Ну что ж, выхода нет. Она повернулась, чтобы быть с ним лицом к лицу.
— Дело в том, что в следующем месяце мой день рождения.
— Поздравляю!
— Не с чем.
— Не с чем? — Роум удивленно вскинул брови.
Лисса буквально ощущала, как на лице ее появляются морщины от одних только ненавистных слов:
— Мне исполняется двадцать девять.
Лицо Роума выразило полнейшее недоумение. Наконец он произнес:
— Ну и что? Это прекрасный возраст.
— О, Роум, неужели ты не понимаешь! — Она с трудом выдавливала из себя слова. — Мне уже почти тридцать. — Голос был полон отчаяния. — Я старею.
Роум захохотал, как будто она рассказала остроумный анекдот. Немного успокоившись, заявил:
— Ты, конечно, шутишь! — и, наклонившись, всмотрелся в ее лицо. — Не так ли?
Лисса отчаянно потрясла головой, старательно избегая его взгляда.
— Если бы.
Роум выпрямился.
— Слушай, двадцать девять — это довольно далеко еще до дряхлости. И потом, мне уже, — он понизил голос до конспиративного шепота, — тридцать два.
