Корреспонденция моя пусть меня ждет в Москве. Очень правильно.
Если тебе не трудно, позвони Вайсфельду (тел. служ.: Арбат, 3-59-69 или Арбат, 1-84-39, или домаш.: Арбат, 3-92-66) и спроси: «Вы увезли оба экземпляра сценария?» («Мертвых душ»). Пусть срочно телеграфирует ответ.
Дело в том, что я обыскал весь номер, нет второго экземпляра. Значит, увезли оба, вместо одного.
А я сейчас сижу над обдумыванием его переделки.
Люся утверждает, что сценарий вышел замечательный. Я им показал его в черновом виде, и хорошо сделал, что не перебелил. Все, что больше всего мне нравилось, то есть сцена суворовских солдат посреди ноздревской сцены, отдельная большая баллада о капитане Копейкине, панихида в имении Собакевича и, самое главное, Рим с силуэтами на балконе, — все это подверглось полному разгрому! Удастся только сохранить Копейкина, и то сузив его. Но — Боже! — до чего мне жаль Рима!
Я выслушал все, что мне сказал Вайсфельд и его режиссер, и тотчас сказал, что переделаю, как они желают, так что они даже изумились.
С «Блаженством» здесь произошел случай, выпадающий за грани реального.
Номер Астории. Я читаю. Директор театра, он же и постановщик, слушает, выражает полное и, по-видимому, неподдельное восхищение, собирается ставить, сулит деньги и говорит, что через 40 минут придет ужинать вместе со мной. Приходит через 40 минут, ужинает, о пьесе не говорит ни одного слова, а затем проваливается сквозь землю и более его нет!
Есть предположение, что он ушел в четвертое измерение.
Вот какие чудеса происходят на свете!
Анне Ильинишне наш лучший привет.
Целую тебя.
<Твой Михаил>
Из Москвы в Ленинград
14 марта 1935 года
Гравидан, душа Павел, тебе не нужен — память твоя хороша: дом № 3, кв. 44.
Не одни киношники. Мною многие командуют.
Теперь накомандовал Станиславский. Прогнали для него «Мольера» (без последней картины, не готова), и он вместо того, чтобы разбирать постановку и игру, начал разбирать пьесу.
В присутствии актеров (на пятом году!) он стал мне рассказывать о том, что Мольер гений и как этого гения надо описывать в пьесе.
Актеры хищно обрадовались и стали просить увеличивать им роли.
Мною овладела ярость. Опьянило желание бросить тетрадь, сказать всем: пишите вы сами про гениев и про негениев, а меня не учите, я все равно не сумею. Я буду лучше играть за Вас.
Но нельзя, нельзя это сделать. Задавил в себе это, стал защищаться.
Дня через три опять. Поглаживал по руке, говорил, что меня надо оглаживать, и опять пошло то же.
