И тем более нестрашными были эти четверо верховых (Суворова сопровождали два казака), которые с высоких крепостных валов казались просто не стоящими никакого внимания.
Суворов и Кутузов медленно ехали вдоль рва.
— Глубок, проклятущий!.. — смотрел Кутузов. — Придется бросать по две фашины.
— Да, не меньше, — согласился Суворов.
— У них вон сколько орудий, а у нас маловато…
— До рвов пройдете с колонной в темноте, тихонько, а чуть спуститесь в ров, ихние пушки станут вам не вредны. Тут, Михайло Ларионович, все дело будет решать штык! — уверенно говорил Суворов. — Значит, колонну выведете сюда, к Килийским воротам, — указал он. — Учтите, Мишенька: все ворота в Измаиле завалены камнями и бревнами — пусть солдаты зря не ломают прикладов! Де Рибас поддержит с Дуная. Запорожские лодки, дубы и паромы доставят с острова Чатал полторы тысячи казаков и три с половиною тысячи пехоты. Рибас займет берег, кавальер[7] и куртину[8]. Осип Михайлович поможет вам. А вы не упускайте из виду соседнюю казачью колонну Платова: у казаков, помилуй бог, одни пики!
— Платову будет трудновато! — вздохнул Кутузов.
— Ваша колонна, Михайло Ларионович, и правофланговая генерала Львова — самые важные в штурме. Надеюсь на вас! — сказал на прощание Суворов, протягивая руку Кутузову.
— Будьте спокойны, Александр Васильевич, не выдадим! — ответил Михаил Илларионович, крепко пожимая руку командующего.
Суворов хлестнул коня нагайкой и помчался к себе в лагерь.
Кутузов с минуту задумчиво смотрел вслед Александру Васильевичу. Он понимал мысли Суворова.
Туртукай, Козлуджи, Кинбурн, Фокшаны, Рымник — славные, достойные дела, но такие же победы бывали и у других полководцев. А вот если Суворов возьмет этот неприступный Измаил, тогда с ним не сможет равняться никто!
Была глубокая ночь, когда Михаил Илларионович, еще раз проверив, все ли у него готово к штурму, подъехал к своей палатке.
В палатке горела свеча.
"Значит, наши сидят не у солдатских костров, а дома", — подумал он.
Вместе с Кутузовым, кроме его старого приятеля капитана Павла Андреевича Резвого, жили муж Груни Бибиковой, все такой же лощеный, щеголеватый бригадир Иван Степанович Рибопьер, и простецкая, русская душа — полковник 1-го батальона егерей Иван Иванович Глебов.
Михаил Илларионович слез с коня и, передав поводья вестовому, вошел в палатку.
У опрокинутой бочки, которая заменяла стол, закусывали Рибопьер и Глебов.
— Зря едите перед боем, господа! — заметил Кутузов. — Легче, если ранят в пустой живот, а не в полный.
