— Здравия желаю, Александр Васильевич! — живо приветствовал его Кутузов.
— Ваши егеря — молодцы! Как ловко-то "языка" добыли, помилуй бог! Слыхал, слыхал! — хвалил Суворов, пожимая Кутузову руку. — Ну что ж? Сидим у моря, ждем погоды? — спросил генерал-аншеф.
Осторожный Кутузов только улыбнулся.
А Суворов, не дождавшись ответа, с жаром заговорил, — видимо, наболело:
— Князь Потемкин так спешил к Очакову: помилуй бог, двести верст тащился тридцать пять суток. Словно баба на богомолье. Я вон из Минска до Варшавы — шестьсот верст — отмахал за двенадцать дней. Принц де Линь смеется: фельдмаршала, мол, задержала на Днепре вкусная рыба. Как говорится: либо рыбку съесть, либо на мель сесть. Вот и сел на мель. Сидит и глядит. А одним гляденьем крепости не возьмешь! Турок считает: раз толчемся на месте, значит, слабы. Ободрился. Лезет сам. Не таким способом бивали мы басурман! Послушался бы меня — давно Очаков был бы наш! Помилуй бог, штурм — дешевле всего. Наши вон без штурма кажинный день мрут, как мухи. И выйдет по солдатской поговорке: турки падают, как чурки, а наши здоровы — стоят без головы. Не правда ли? Знаем одно — палить из пушек.
— Бомбардировки ретраншемента не достигают цели, — согласился Кутузов. — Мы поздно оценили значение передовых турецких пунктов-садов.
— Верно! А кому тут и оценить? Инженер-генералу Меллеру? Сюда бы наших старичков: вашего батюшку Лариона Матвеича или тестя, Илью Александровича Бибикова. Вот это были инженеры.
— Да, — вздохнул Михаил Илларионович. — Старики умерли…
— А он сидит, боится шевельнуться: мины! Ждет, когда лазутчики купят в Париже и пришлют ему полный план, где в Очакове заложены мины. А я не побоюсь! Мне надоело сидеть, помилуй бог!
И он побежал дальше, точно сию минуту собирался на штурм.
Кутузов смотрел вслед Суворову и думал: все такой же — пылкий, горячий.
А князь Потемкин чересчур уж осторожен!
Бригадным командиром Потемкин был хорош, а вот главнокомандующий из него получился никудышный.
IV
В палатке стало совершенно темно. Кутузов велел денщику зажечь свечу: хотел написать в Петербург жене. Домой Михаил Илларионович писал часто.
Как быстро летит время! Кажется, вчера женился, а вот уже прошло больше десяти дет! И у них уже пятеро маленьких дочерей. Самой младшей, Дарье, нет еще и полугода…
Михаил Илларионович писал письмо, спрашивал о здоровье детей и живо представлял себе всех их.
Старшая, Прасковья, уже совсем большая — ей одиннадцатый год. Но самая любимая — это средняя, пятилетняя Лизанька, толстенькая, черноглазая. Вся в Бибиковых.
